Сергей Образцов - Моя профессия

В спектакле «Волшебная лампа Аладина» есть эпизод, в котором слуги Визиря бьют героя плетьми. Маленькие неуклюжие стражники так нелепо наносили удары по спине Аладина, что дети в зрительном зале начинали веселиться. А это никуда не годится. Аладина-то должно быть жалко. Как же можно смеяться, коли герою, которого вы уже полюбили, больно?

Что делать? Выкинуть эпизод нельзя. Он в сюжете. И вот артист Сперанский, игравший Аладина, придумал. Он начал издеваться над стражниками, запев песню, ту самую, которую только что безмятежно пел на площади:

Аладин пел в ритме ударов плетей, и зрительный зал смеялся уже совсем по другому поводу. Смеялся над беспомощностью стражников, которые так и не сломили ни гордость, ни смелость Аладина.

И еще одну очень существенную поправку внесли зрители в этот же спектакль.

В сюжете пьесы два главных злодея – Визирь и Гадатель. Визирь обманным путем выкрал у жены Аладина, царевны Будур, волшебную лампу, вызвал Джина и приказал ему перенести дворец вместе с царевной в пустыню Магриба. Гадатель рассказал об этом Аладину и привел его в пустыню.

Начинается картина пустыни с того, что выходит лев. Идет медленно, пьет воду из ручья, зевает, чешет зубами свой бок, как делают это собаки. Дальше, по пьесе, полагалось появиться Аладину. Лев должен был кинуться на Аладина, а тот, естественно, должен был его убить. Но на первом же спектакле выяснилось, что убить такого симпатичного льва невозможно. За время его прохода вдоль ширмы ребята успели его полюбить и убийство восприняли как убийство друга. Что делать? Выкинуть из эпизода льва? Жалко. Во-первых, это характеристика пустыни, а во-вторых, уж очень хорошо он играл.

Наконец придумали. Лев, пройдя вдоль грядки, уходит со сцены. Появляются Аладин на верблюде и Гадатель. Аладин уезжает, а Гадатель кричит ему вслед: «Убей Визиря, завладей волшебной лампой и в славе и блеске возвращайся в Холидан» – и продолжает как бы сам себе: «Убей Визиря, а я убью тебя и стану царем среди царей, царем среди ца...» Он не успевает договорить, так как на него кидается лев. Ребята в восторге. Они аплодируют не факту убийства Гадателя, а факту спасения Аладина от возможной гибели.

Гораздо труднее было выйти из почти аналогичного положения в финале спектакля «Маугли».

Тигр Шерхан хочет уничтожить Маугли. Но Маугли – член волчьей стаи, вожак которой старый волк Акела. И пока он вожак, стая не выдаст Маугли. Тогда Шерхан подговаривает молодого волка вызвать Акелу на бой, победить его, стать вожаком и отдать Маугли ему, Шерхану.

Черная пантера Багира говорит Маугли, что Шерхан боится только красного цветка, который выращивают люди у своих жилищ. Маугли достает огонь и деревенский нож, называя его острым зубом человека. И в тот момент, когда Шерхан готов сам броситься на Акелу, Маугли появляется в стае. Шерхан испуган. Он боится огня. Его легко можно убить, так как от страха он не в силах даже поднять лапу. Можно, да нельзя. Это будет убийство беззащитного. Это будет казнь. И Маугли станет палачом. Никогда еще палач никому не казался героем. Даже если он отсекал голову злодею. Убить злодея на сцене можно. Казнить нельзя. Зритель инстинктивно пожалеет казнимого. Он же безоружен. Убить злодея можно только в тот самый момент, в ту самую секунду, когда он хочет сам убить того, кого вы любите, кто ваш герой. Тогда убийство становится спасением.

Вот так мы и поступили с Шерханом. Маугли кричит: «Что? Боишься красного цветка? Боишься? Смотри, я бросаю красный цветок. Прыгай. Ну, прыгай». И Шерхан прыгает, подминая под себя Маугли. Бой на равных. У Шерхана клыки. У Маугли нож. Зал замирает. А Шерхан вдруг падает на бок и лежит неподвижно. Ребята кричат, аплодируют. Они счастливы. Они рады не убийству Шерхана, а спасению Маугли. Маугли жив. Маугли спасен. А значит, спасен и Акела. Спасена волчья стая. Спасена справедливость.

Я знаю, что очень многие читатели, в том числе и деятели искусства – драматурги, режиссеры, театроведы – будут несогласны если не со всеми, то, во всяком случае, с некоторыми утверждениями, которые я собираюсь высказать в этой главе.

И именно потому, что я это знаю, мне хочется как можно доказательнее изложить свои мысли, чтобы несогласных было как можно меньше (на полное их отсутствие я не рассчитываю), и чтобы уж Марья-то Иванна с Иван Иванычем были безусловно согласны.

Это мои зрители. Для них я работаю. Это их псевдонимы. Конечно, каждую Мариванну зовут по-разному: кого-то Софья Петровна, кого-то Таисия Филипповна, кого-то просто Леля, и каждого Иванываныча тоже зовут по-разному: кого Николай Федорыч, кого Михал Ефимыч, кого просто Боря. Но мне, думая о будущей премьере, легче спрашивать самого себя: «А что, Мариванне это будет интересно? А что, Иванываныч поймет тот условный прием, который мы собираемся применить? Может, вообще ему вся наша затея – до лампочки?»

Предшествующая глава называлась «Осторожно – дети!». Эту с полным правом можно было бы назвать «Осторожно – взрослые!». Тем более что понятие «взрослые» определяет только возраст, но совсем не определяет состав зрителей. А не думать о том, кому я ставлю спектакль и зачем я его ставлю, нельзя. Нельзя потому, что без ответа на эти два вопроса можно создать спектакль для никого или для такого малого количества «знатоков», что через пять представлений спектакль придется снять.

Какой же я себе представляю Мариванну? Кто она? Да кто хотите – врач, текстильщица, учительница, летчица, химик. Да и Иванываныч может быть и слесарем, и агрономом, и академиком.

Ну а актером, режиссером или театроведом он может быть? Нет, не может. Тогда я не смогу назвать его Иваныванычем.

Конечно, я буду рад, если Товстоногову, Любимову или Ефремову понравится мой спектакль, но не для них я его ставлю, не на их знания и эрудицию рассчитываю. Они для меня не зрители, а дегустаторы, знатоки, соратники, советчики.

Сколько лет Мариванне? – Восемнадцать, тридцать, пятьдесят. Ну а восемьдесят? – Нет, она тогда уже для меня не Мариванна.

Конечно, я буду рад, если женщине или мужчине моего возраста понравится спектакль, но не для них я хочу работать. Самый строгий, самый желанный зритель – это молодые, для которых слово «будет» куда важнее слова «было». Молодыми бывают люди и в сорок и в пятьдесят лет. Да так же, впрочем, как и старыми иногда бывают тридцатилетние.

Мариванна и Иванываныч, они же Маня и Ваня – это прежде всего сегодняшние, современные люди. Пусть они будут даже в обуженных джинсах, длинноволосые и бородатые, лишь бы сегодняшние.