Тамара Катаева - Отмена рабства: Анти-Ахматова-2

…когда Ахматова надиктовывала Л. К. Чуковской, она понимала, что Чуковская — Эккерман, и она, надиктовывая, очень редко проговаривалась. Л. K. Чуковская записала то, что Ахматова хотела видеть записанным, но очень маленькие «проговорочки» есть. А вот Лукницкий записывал спонтанную речь Ахматовой, той внутренней цензуры, которая была у Ахматовой, записанной Лидией Корнеевной, еще не было. Она была, но была не в такой степени.

«Она разрушена последние дни бесстыдной и наглой книгой Эйхенбаума». Имеется в виду книга: Эйхенбаум Б. «Анна Ахматова. Опыт анализа» Пг., 1923. Отрицательная реакция А. Ахматовой на книгу представляется несколько преувеличенной: в целом исследование выдержано в почтительной или по меньшей мере нейтрально-исследовательской тональности.

Примечания: Н. Н. Пунин. Стр. 162, 477

Наталья Кочеткова: Надежда Яковлева Мандельштам, предварительно посоветовавшись с вдовой Гумилева Анной Ахматовой, решила уничтожить некоторые рукописи мужа — те, где он восхвалял Сталина. Она посчитала это минутной слабостью с его стороны.

Будем знать. Некоторые рукописи Мандельштама были уничтожены по совету Анны Андреевны Ахматовой.

Ольга Глазунова: Иосиф Бродский: американский дневник (Интернет): Однажды его очаровал текст Мандельштама, посвященный Ахматовой, «Сохрани мою речь навсегда…» Посвящение Ахматовой, о котором говорится в воспоминаниях современников, не отражено в печатных изданиях. Сам по себе этот факт еще ни о чем не свидетельствует (он мог быть вызван соображениями безопасности), однако и в поэтическом тексте тоже ничто не указывает на присутствие Ахматовой в качестве адресата.

Само стихотворение «Сохрани мою речь навсегда…» не посвящалось никому. О.М. мне сказал, что только Ахматова могла бы найти последнее не хватавшее ему слово — речь шла об эпитете «совестный» к дегтю труда. Я рассказала об этом Анне Андреевне — «он о вас думал» (это его буквальные слова) потому-то и потому-то… Тогда Анна Андреевна заявила, что, значит, он к ней обращается, и поставила над стихотворением три «А».

Неожиданная вспышка гнева Ахматовой против семьи Бродского. «Они негодяи! <���…> Также неожиданно она «сменила гнев на милость» и так круто! Перед нами сидела другая Ахматова. <���…> Войди сейчас в комнату человек — он не поверит, что секунду назад голос этот задыхался и прерывался в запальчивых выкриках.

Один из признаков истерии — «искусственные состояния». После вспышки гнева — внезапной! — Анна Андреевна умеет столь же внезапно переводить себя на спокойный тон. Точно выключатель какой-то в себе повертывает. (Л. K. Чуковская. Т. 2. Стр. 469.)

Можно быть сдержанной царскосельской дамой, выдержанной в каждом слове и жесте, можно быть темпераментной и импульсивной особой, с горячностью бросающейся на противников, — невозможно быть величественной императрицей, которая с ЯРОСТЬЮ при мне по телефону отменила и запретила свой вечер, предполагаемый Лит. музеем. Долго кричала на них по телефону, не желала ни одного из предлагаемых ей людей. (Л. К. Чуковская, В. М. Жирмунский. Из переписки (1966–1970). Стр. 446.)

Про Ольгу Судейкину: У О[льги Судейкиной] была легкая <���…> субреточность — вероятно, любившей господствовать Ахматовой эта милая «подчиненность» подруги была самой приятной пищей для поддержания ее слабеющих сил. Как верная Юлия Менгден у низвергнутой Анны Леопольдовны. (О. Гильдебрандт-Арбенина. Девочка, катящая серсо… Стр. 153.)

Еще один однолюб. Вечером ко мне пришла Тамара Вл. Иванова. Она была в <19>62 в Японии. Ей показывали дом Енекавы: большой портрет Достоевского, которого он переводил. На письменном столе мой портрет. Жена через переводчика сказала, что я его любовь. ( Еще один однолюб?! Как знать, может, разлюбил, может, и еще кого любил…) (Записные книжки, Стр. 304.)

Анна Ахматова слишком часто приводит ДОКАЗАТЕЛЬСТВА: показывает статьи, называет конкретные имена. Это такой прием, которым пользуются в частной жизни не слишком правдивые, склонные к эффектным фразам люди. Вот говорит о себе, о своей поэзии Бродский, Пастернак — разве станут они ссылаться: «Как говорил обо мне такой-то…» и пр.? Нет, они просто говорят о себе то, что хотят сказать. Разве такое уж большое значение для поэта, что о нем сказал даже самый уважаемый академик? Пусть хоть все академики мира от него отвернутся — он обязан отстаивать свою правду. Хотя бы только для себя.

Когда я единственный раз разговаривал с Ахматовой, она показала вырезку: «Видите, что там сказано? «Ахматова ведет суровый разговор с эпохой». Помилуйте, это я-то с ней сурова?». (Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 8.) Ну и с ней, прямо скажем, не суровее всех обошлись. Но мы не об этом, а о том, как часто Анна Андреевна выбирает как тему для разговоров — себя. Само по себе это вроде бы и естественно, но себя она предпочитает обсуждать не в натуральном естестве, а в отражении чужих мнений, чужих определений, чужих слов. Записанных — это, конечно, лучше всего. «Кто-то говорил, что я пишу, как Пушкин» — это одно, а вот показать газетную статью — это другое. Статьи при этом Анна Андреевна не только называет, но ПОКАЗЫВАЕТ. При ее медлительности и величавости демонстрация занимает немало времени. О чем в это время, пока хозяйка лезет в сумочку, в чемоданчик или в комод (может, правда, держит предусмотрительно под рукой), разворачивает, находит, протягивает гостю и указывает, где именно надо читать (или подчеркнуто цветным карандашом?), думает посетитель? «Да я вам верю, верю, Анна Андреевна!» — нет, это грубо, надо ждать.

Просто поговорить о себе и об эпохе — это-то могло бы быть интересно — мало, надо показать написанное каким-то случайным газетчиком. Посетитель и сам бы мог почитать. «Я был в гостях у великой Анны Ахматовой. Она показывала мне вырезку…» — «Да я ее видел, это месяц назад было в газете…»

Показывает вырезки не всегда: когда нечего показать, то — не показывает. Анатолий Найман в своих воспоминаниях так об этом зачем-то и говорит. Кто и где говорит, допытываться было невозможно. Реплика Наймана, как всегда, словно инструктаж из американского телевизионного сюжета по выживанию: если под ребро сунуто попутчиком дуло, отвечать: «Да, сэр, все в порядке» — а глазом, скошенным в сторону полицейского, страшно вращать, взывая о помощи.