Эрнст Юнгер - Семьдесят минуло: дневники. 1965–1970

Наверху главным образом живописные полотна. Караваджо с его противопоставлением света и тени — здесь в «Иерониме с черепом». Отношение старца к смерти, сатурническая картина. Особенно тронула меня «Тайная вечеря» кисти Бассано. Грубая, но какая же подлинная до каждой фибры субстанция. Мужицкая композиция, однако, высшей пробы. Видишь, что материя одежд и скатерти — земля, иногда подсвеченная. Сдержанная манера, в какой изображен Иуда.

Время пролетело легко и приятно. Здание совершенной структуры. Доставляет удовольствие просто передвигаться по исключительно великолепным залам и кабинетам, стоять на инкрустированном мраморе и рассматривать лепной потолок — одним словом: наслаждаться верным соотношением целого и частей, которое передается настроению.

Вечером мы с госпожой фон Бусше посетили принца Отто, сына бывшего председателя правительства Филиппа фон Гессена и итальянской принцессы Мафальды, на вилле Палессина, располагающейся в огромном парке Villa Ada. Принц занимается христианской археологией, в особенности лангобардами, его брат Генрих — сценической живописью. Разговор о лангобардах, о состоянии итальянских музеев, о раскопках. Потом в маленькой, но отменной траттории.

Я еще попытался, насколько позволяла домашняя библиотека, выяснить кое-что о семье Боргезе, которая обязана своим княжеством папе с той же фамилией, Павлу V [780]. Как и большинство приобретенных мною обучением симпатий и антипатий мое мнение о непотизме тоже изменялось; оно нейтрализуется вопросом: что при этом получилось в итоге. Мусический человек может слишком легко увлечься идеями, которые уводят его от призвания; он нередко терпит из-за этого неудачу. Его существование зависит от богатства, которое, благодаря кому бы то ни было, превращается в культуру. Это для него важнее собственного богатства, даже насущного хлеба. Конечно, есть другие оценки, лучшие и в моральном смысле. В политеизме с этим справлялись легче; своих богов можно было выбирать. Великое достижение гуманизма состоит в том, что он снова поместил их рядом с единственным богом.

За город в Тарквинии, вместе со Штирляйн, госпожой фон Бусше, немецким врачом Хоппе и госпожой фон Фельтхайм, невесткой философа Фельтхайм-Острау, с которым я долго переписывался.

На поле захоронений. Оно было засеяно овсом, по которому теперь разбросаны массы кроваво-красного мака. Меж ними музейные навесы для защиты входов. Осмотром с воздуха только на этой территории было выявлено более двадцати пяти тысяч захоронений — в каждом покоится несколько, иногда довольно много умерших, располагавшихся ярусами. Крестьянам приходится пахать только на легких тракторах, иначе они провалятся.

Спуск в царство мертвых. «Гробница авгура». В центре ворота смерти, они же — ворота жизни. Стаи птиц, по виду, окраске и полету которых производится гадание. Преобладают землистые краски: охра, caput mortuum [781], жженая сиена; гораздо скуднее — красивая зелень и синь; поиск красного не дал результата.

«Гробница барона», названная так потому, что ее раскапывал Кестнер, сын Лотте [782]. Статные лошади, гнедые и вороные, свидетельствуют о превосходной породе. Дельфин как символ бессмертия. Над водой можно увидеть лишь нескольких, «племя» погружено в глубину. Популярным мотивом являются также утки и другие водоплавающие птицы. Вода, похоже, не имеет той сакраментальной субстанции, как у христиан, а считается скорее кладезем жизни, совершенно божественным: «Океан, властвуй над нами вечно». Мы выныриваем, как летучие рыбы, и, подобно им, возвращаемся обратно.

«Гробница быков», датированная 550 годом до Р.Х. Здесь превалируют эротические сцены. Одна из них педерастического свойства; она, кажется, сердит быка — он наскакивает на нее с опущенными рогами. На другой он мирно отдыхает и служит опорой женщине, бедра которой мужчина положил себе на плечи. Еще там изображена химера; она показалась мне моделью всех будущих вплоть до тех, которые служат опорами нашим письменным столам.

Tomba del Oreo [783], большое сооружение, которое возникло приблизительно на двести лет позже. Шрифтовые знаки. Здесь уже ощущается скорбь — в похищении Прозерпины, на которой надета корона из змей. Гонец Плутона приближается, трехголовый. Художник еще не умел рисовать анфас; поэтому он разворачивает голову в три профиля. Песчаник, с входным отверстием черных могил.

«Гробница леопардов», названная так по двум ее стражникам. Здесь было веселее. Здесь пируют на триклиниях [784]; играют музыканты, слуги подносят блюда. Могущественные мертвецы находятся в кругу своих.

Землистые краски сгущаются до густого красно-коричневого цвета, но я опять не увидел красного — ни красного крови, ни красного мака, к которому мы вернулись наверх и который приветствовал нас, точно сигнальный огонь.

Потом мы поехали еще в Музей города, где хранятся уже, к сожалению, сильно поблекшие фрески из гробниц. Целью нашего посещения были, прежде всего, крылатые кони, только в 1932 году раскопанные в Чивитавеккья. Этруски, как кельты или древнемексиканские племена, продолжают вести скрытую жизнь, и не только в своих гробницах и гротах, но и в народах, которые о них лишь едва помнили — в их снах, в их сказках, в их крови. Мы позабыли их наследие, но оно продолжает действовать в нас, как песня кормилицы, которая пела нам ее у колыбели.

Чивитавеккья, один из городов, к которым я испытываю тоску по дому и где я вновь нахожу уголки вроде того, напротив Форта Микеланджело, на котором сидел четырнадцать лет назад, когда в первый раз попал на Сардинию. Затем «Trattoria Mimma» на обсаженной тамарисками набережной. Название понравилось брату; много лет назад мы ели там макароны с приправой, носившей название заведения.

Мы все еще смутно догадываемся о сущности и ритуалах Великого перехода, и порой такая догадка оживает, особенно на могилах, правда, не на могилах Нью-Йорка. Но ее едва ли достаточно для того, чтобы толковать сновидения, тем более управлять ими. Одно лишь предположение мучит, как жажда в пустыне или как фантазии в пору полового созревания, — здесь недостаточно описания и обещания на будущее: это нужно показать. В рану, которая воспаляется, нужно, как Фома, вставить перст. Если это удается, то экономика и техника, государство и общество, и даже боги отступают на надлежащий уровень.

В Ферентино; мы ехали вдоль Сакко. Санта-Мария-Маджоре, цистерцианская готика, без колокольни, как принято в ордене, но с похожими на колокольни башенками на коньке крыши. «В архитектуре тоже есть рифмы». Так выразился барон Лёвенталь [785], разглядывая хотя и гармонично, но не совсем выверено исполненную настенную живопись. В городе в различных местах сохраняются гигантские стены герников [786], которые населяли долину у подножия Сакко. Над их блоками римский и затем средневековый слой, все резко отличаются друг от друга. Наиболее рациональное впечатление производит римский. Рядом с нами стояли дети, которые рассказали, что они видели и безуспешно преследовали там змею, на голове у которой был драгоценный камень.