Эрнст Юнгер - Семьдесят минуло: дневники. 1965–1970

Ночью сны. Пленные еще не вернулись с Востока. Поток набух и был кроваво-красным. Я в зеленой блузе ожидал в автобусе самого себя.

В первой половине дня препарировал добычу с Верхнего Рейна. Чтение: Хорст Штерн, «Описание вулканического острова Ланцарота», работа, которая очень напомнила мне мою методику. Я даже взялся в итоге выписывать из нее цитаты. Это исключение.

К чаю супружеская пара пенсионеров из Хемница, который сейчас называется Карл-Маркс-Штадт. «Мы с там с 1933 года живем при том же режиме».

Марсель Жуандо [813]посылает двадцать первый том своих дневников: «La Vertu Depaysee» [814]. В нем посвящение:

«Cher Ernst, Chere Liselotte, je signe ce livre — et au bureau ou je me trouve on entend une manifestation hurler de l'Universite. Je meurs de degout. Marcel» [815].

Приступил к написанию некролога Генри, также я сообщил орнитологической станции Мёггинген о появлении в гравийном карьере Андельфингена береговой ласточки [816].

Я мог бы быть доволен, если бы не положение в стране — Одиссей в зале, где распоряжаются чужеземцы и веселятся их прислужники. Пасть бы уже в 1914 году с первыми добровольцами.

«Огненный танец». Наружная стена дома пылает. То, что я должен был привыкнуть к красоте роз, кажется мне странным лишь потому, что она столь очевидна. В сущности, любое растение неисчерпаемо, даже чертополох и крапива. Ирис я «открыл», когда бродил по выставке графини Цеппелин на Майнау [817].

Как получается, что одна из моих лилий утром пахнет плохо, а вечером хорошо — или мне только кажется? Это химизм или соотношение (потому что вечером хлева стоят открытыми)?

Желтая наперстянка, подарок Юргена Бергедера, разбросала семена. Она растет здесь в лесах; я не забуду того мгновения, когда в горах у Бойрона увидел ее светящейся в полутьме. На Юре ее называют gale Glogga [818].

Уже долгие годы в саду дичает, особенно в полутени, пурпурная наперстянка. Дно колокольчиков присыпано фиолетовыми пятнышками; пчелы проскальзывают внутрь, как в покрывало невесты. На севере везде, до самой Норвегии, горят на лесосеках ее копьевидные стебли.

Наперстянка принадлежит к могучей семье Scrophulariaceae [819]— не хватит жизни, чтобы изучить ее всю. К ней относятся (назовем только некоторые) коровяк, кошельки [820], фиглярский цветок [821], льнянка, львиный зев и павловния.

Откуда же пошло название, которое трудно даже выговорить? Scropulosus значит: «царапающий, шершавый». Семья обладает также мощной лечебной силой: дигиталис необходим при заболевании сердца, норичник хорош от scrophula, язвы горла.

Почти три тысячи видов — лишь некоторые мне врезались в память, как будто по лбу провели маленькой палочкой. Дигиталис, мимулус, павловния. Я мог бы вообразить себе культуру, которая была бы посвящена только флоре: каждая семья — орден, ботаники — это святые отцы, садовники — монастырская братия, крестьяне — верующий народ. Игра в бисер — то, что когда-то открыла пчела, повторилась бы в духе.

Было разделение, более кардинальное, чем по признаку пола, некое решение, совершившееся еще у простейших. Медоносная пчела так же беспола, как ангелы, — это тоже воспоминание.

«Прилет» уверенности. Можно было бы даже сказать «охватывание». Мы заняты делом или предаемся праздности, не думая ни о чем особенном, и вдруг чувствуем себя просветленными и укрепленными каким-то притоком — например, как если бы мы услышали голос: «Все будет хорошо».

Но что должно быть хорошо? Мы услыхали пароль, однако ситуация не стала для нас яснее. Обращение, которое в прежние времена звучало, наверно, чаще. Об этом свидетельствуют церковные хоралы.

Les jeunes [822]. Для некоторых адептов почитаемый мастер является не более чем тягачом: достигнув на буксире необходимой подъемной силы, они отцепляются. И при этом он еще должен радоваться, если легко отделается.

О самом гадком, что мы увидели или только услышали, лучше умолчать, не из-за оглядки на совершившего злодеяние, а в интересах биологического вида.

Не считая того, на что способен любой, как, например, убийство, существует еще qualitas occulta [823]преступления, которое в природе не встречается и одного известия о котором достаточно, чтобы парализовать нам крылья.

Каждый историк знает сопутствующие обстоятельства крупных раздоров, которым лучше было бы вообще не войти в анналы, обстоятельства, которые «люди никогда в жизни не хотели бы больше видеть».

В наше время склонность к гадкому, похоже, растет - сюда относятся известные избытки документальных подтверждений, прежде всего, благодаря фотографиям.

Умер сосед, одна из поздних жертв Второй мировой войны. Тихий человек; он был еще не стар. У ворот двора священник служит по усопшему панихиду. Он кладет ладан на раскаленные угли, кропилом разбрызгивает святую воду, нагрудным крестом сотворяет святое знамение. Потом дубовый гроб устанавливают на машину и обкладывают венками. Крестьянина звали Рекк; он, как викинг между пестрыми щитами, выезжает со двора. Ласточки почти касаются гроба.

Уже жарко; ночью начали цвести липы. Разносится аромат жасмина и роз; сирень уже отошла. К тому же тяжелый запах из хлевов и от навозных куч перед ними. Звонит колокол кладбищенской часовни, пока мы медленно поднимаемся на холм.

Гроб опускают в открытую могилу. Рядом с ней вырытая земля, красно-коричневая, и в ней, чуть темнее, останки костей: caput mortuum [824]. Кладбище старое; оно хранит также предков. Возможно, еще кельты погребали здесь своих мертвецов.

Вокруг ямы круг одетых в темное фигур; в середине священник в черном облачении, рядом с ним хор мальчиков, поющих на клиросе. Вдова, еще в цветущем возрасте, стоит между дочерью и племянницей; обе ее поддерживают. Опять и опять голова ее поникает на грудь, как будто становясь слишком тяжелой. Искаженное болью лицо напоминает лик mater dolorosa [825]швабских художников и ваятелей. Боль стягивает невыносимое в узел; если бы ее не поддерживали, она бы упала.

Древние формулы: «Да воссияет ему свет вечности», «Пепел к пеплу, прах к праху». Прощальные слова; хоругви церковного хора, союза конников и певческого кружка опускаются над могилой для последнего приветствия. Снова к небу клубится ладан. Когда голоса замолкают, слышен плач женщин — резкий, естественный, как стрекот сверчков в полуденный зной.

В ноябре над кладбищем летают вороны; сегодня в воздухе парит лунь [826]. Черные, отливающие синевой надгробные камни с начертанными золотом именами излучают жар. Два перламутровых мотылька кружат над могилой, качаются, соприкасаются.