Эрнст Юнгер - Семьдесят минуло: дневники. 1965–1970

Краски, словно нанесенные на черное зеркало, имеют темный фон. Голоса и пение, воркование голубей, мычание животных из хлевов, шум дороги — все это впрядает в них нити. Самолет прочерчивает в небе белую борозду; звук тянется за ним, точно комариное жужжание. Это час, когда пассажирам разносят еду.

Все это отзвучит и отступит, станет ничтожным перед лицом бездны, которой мы сами будем отчуждены и куда отступим. Глубину ее не измерят ни воля, ни знание. Краски померкнут пред этой ночью, которая гасит даже самый яркий полдень. Звуки уже не смогут скрывать ее молчания. Однажды мы оставим все это — и даже больше, чем огни и голоса чувственного мира. Этого хода не избежать никому. Умирать можно друг за друга, но не друг с другом… это вымыслы Клейста [827]; каждый делает ход в одиночку.

К чаю румынский писатель Дан Хаулика [828]. Он привез с собой экземпляры редактируемого им журнала «Secolul 20» [829], а также свой труд о скульпторе Бранкузи. Разговор об общих парижских и румынских знакомых — Мирче Элиаде, князе Стурдза, Элен Моран. Страна образует на Балканах остров или кристаллическую друзу — в отношении языка и культуры, а у элит и физиогномически. Это видно уже при первом контакте.

Пешком в Лангененслинген. Там на почте я заказным письмом отправил Оросоле Неми некролог для Генри. Слишком устав, чтобы возвращаться домой per pedes [830], я купил велосипед и на нем покатил обратно.

Как я узнал из газеты, некое бойкое издательство собирается к книжной ярмарке издать памфлет против меня тиражом тридцать тысяч экземпляров. Двадцатиголовая стая оттачивает по этому случаю перья. Лет через пятьдесят он, возможно, станет библиографической редкостью.

В саду собирал горох для «супа с губчатыми клецками».

Вновь углубился в «Le Rade de la Meduse» [831]Савиньи. В книге ко всему прочему есть фрагмент истории человечества. Все путешествия морем, особенно кораблекрушения, являются моделями, аббревиатурой. Далее: Ибсен, «Письма».

Вчера и сегодня очень жаркие дни, безоблачно. Сенокос закончен. Апогей вегетативной жизни: сходятся цветки бузины, розы, липы, жасмина — отчасти в расцвете, отчасти на вершине или отходя.

Кошка ластится к нам — согласно Риваролю. Поступаем ли мы с ней, в сущности говоря, иначе? Это — сродство субстанций. Симпатия сильна, но безлична, как электрический ток. Многие животные, не только птицы и ящерицы, даже насекомые, как богомол, чувствуют себя хорошо в нашей руке. Рыбе тоже приятно, когда мы качаем ее в воде или поглаживаем вдоль чешуек.

С кошкой дело может дойти до языка прикосновений, который, подобно танцу, превосходит язык слов.

Они вовсю насмехаются над обывателем, однако живут его трудом и его деньгами. Кроме того они порождены им. Напыщенно-самодовольное разглагольствование выдает происхождение. Потом они становятся перезрелыми; ничего не переходит по наследству лучше, чем плохие манеры.

Почта. Орнитологическая станция в Мёггингене благодарит за сообщение о береговых ласточках в гравийном карьере. Потом сразу три письма от чудаков, у которых винтиков не хватает. Я не считаю дурным знаком, когда о себе дают знать второстепенные персонажи, хотя это и вызывает легкое раздражение.

Визит Клауса Ульриха Лайстикова [832]. Мы вместе отобедали; в качестве прусского блюда я приготовил для него «толстые бобы». Потом в саду. При этом я выучил несколько названий растений, например, название вербейника [833].

Я снова почувствовал, что человек, знающий много названий растений, производит солидное, крепкое впечатление, даже впечатление «посвященного». Это, должно быть, восходит к далекому прошлому. К сожалению, это знание утрачивается, даже у ботаников.

Поднявшись с постели, я увидел наверху в прихожей бабочку, павлиноглазку, бьющуюся в занавеске. Я взял ее в руку и открыл окно, чтобы освободить пленницу. Но для нее это кончилось плохо, ибо с крыши вспорхнул воробей и схватил ее, определив себе на завтрак.

Чтение: «Плавание австрийского фрегата "Новара" вокруг света». Среди почты письмо дорогого Д., который, похоже, становится психотичным в цюрихской клинике. Следующее от некой Майи, претензий которой я не понимаю. Чтобы покончить с делом сегодня, мы отказались от получения ее заказного письма. Сильная зубная боль.

Спал скверно, несмотря на кодеин. Здоровье изначально носит духовный характер, поэтому при активной работе чувствуешь себя здоровым, и больным, если она не спорится.

В довершение ко всему опять Майя, которая уже давно пишет мне письма эротического содержания; она приехала с таксой. «Нет ничего хуже, чем стать объектом фантазий страстной бабы», как говорит Ницше. Штирляйн забрала собаку наверх и оставила нас в библиотеке одних.

Стареющая медсестра. «Мое тело тебя не разочарует», — написала она мне однажды и, пожалуй, имела на то основание.

Все в целом оказалось ошибкой. Почему тот, кто приблизительно тридцать пять лет тому назад в поисках приключений злоупотребил моим именем, продолжает настаивать? Тогда тоже приходили такие письма, и у меня с этим было много неприятностей.

Недоразумение с первого же взгляда прояснилось, поскольку Майя увидела теперь другого человека. Было преодолено еще несколько уловок, например, схожесть фамилий или то, что в деле был замешан один из моих братьев. Потом мы расстались ко взаимному удовлетворению — впрочем, для комедии эта история совершенно неподходящая.

С позавчерашнего дня в Гамбурге. Завтра с Эрнстом Клеттом и Фридрихом Георгом отправляюсь в Исландию. Штирляйн проводила меня сюда. Мы снова живем в гостевом доме Альфреда Тёпфера на Эльбском шоссе. Вчера с большим опозданием прибыли Александр и Мехтхильд — задержка в восточной (гэдээровской) зоне народной полицией.

Как всегда, когда я начинаю путешествие из Гамбурга, Вернер Трабер устраивает прием для меня и моих друзей. Кроме нас, всей семьей приехали еще Эрнст, Томас и Ина Клетт, профессор Тилике, Юрген Бергедер, доктор Беникк, большой знаток жуков Athetea, Йоханнес фон Роймонт, Феличитас Барг, супружеские пары Хелльге, де Кудр, Тёпфер и Иолович.

Рано утром с друзьями в аэропорт. Штирляйн, чтобы успеть вернуться в Вильфлинген, рассталась с нами на вокзале Альтона. Я приступаю к путешествию без больших ожиданий, в отличие от Эрнста Клетта, с которым мне уже приходилось бывать на Шпицбергене. Запланирована поездка в Гренландию. Общим для нас остается раннее пристрастие к сагам и их морали — в смысле le moral [834], само собой разумеется. Моя страсть передалась Эрнстлю; сага о Гизли, изгое, и его последней битве на скалах была его любимым отрывком.