Евгений Муляров - Джуна

И более того, как раз неосознанность, ничем будто не вызванная тяга, желание поступить так, а не иначе указывают на скрытую предопреде­ленность таких поступков, на направленность ду­шевных движений. Так складывается тайный узор судьбы, чтобы выступить сразу, во всем своем великолепии, — когда человека уже не будет...

Но пока речь идет о выборе, сделанном вче­рашней школьницей. Отправиться в чужой город, где ей придется приобретать чисто муж­скую профессию, изучать объективы, лентопро­тяжные механизмы и работу мотора, а затем, после окончания техникума, возиться с киноап­паратом, поднимать тяжеленные железные ко­робки с катушками пленки... Зачем? Почему? Следует ответить вопросом на вопрос: а что, собственно, делает киномеханик, в чем смысл его ремесла? Однако не стоит торопиться с от­ветом.

Лопнувшая и подклеенная во многих местах пленка, треск слабенького движка, характерный запах горячего машинного масла и пыли — да, все это неотъемлемые атрибуты работы кино­механика, так же как неизменный и обидный крик «Сапожник!», сопровождаемый пронзи­тельным свистом, если пленка рвется в очеред­ной раз или смена катушек слишком затягива­ется (ведь речь идет о времени, когда киноме­ханик часто работал с одним проекционным ап­паратом).

Все так, но почему бы не взглянуть на вещи шире? Киномеханик обладает способностью, ко­торой обделены обычные смертные, разве что за исключением профессиональных волшебников и колдунов. Он вызывает тени людей, причем со­вершенно неважно, тени ли это живых или умер­ших, и по желанию публики без конца разыгры­вает события, которые отделены от присутству­ющих и дальним расстоянием, и временем, когда они происходили. А точно ли происходили?

Кинематографический луч, направленный опытной рукой киномеханика, может проникнуть и в еще не бывшее, то бишь в гипотетическое бу­дущее, и в не бывшее вовсе никогда, он может мучить бедные тени, беспрестанно вызывая их и неохотно отпуская на покой, чтобы в самом ско­ром времени, когда в зале соберется очередная порция публики и начнется новый сеанс, на по­требу ей снова вывести на белое полотно только что отпущенных на свободу рабов проекционного луча.

Не стану возражать тому, кто вдруг посчита­ет, будто сказанное здесь перебор. Если люди ли­хорадочно перелистывают книги и брошюры о колдунах и ведьмах, читают публикации в совре­менных газетах о свадьбах вампиров и о местах обитания зомби, если, в конце концов, сейчас этот человек держит в руках книгу из серии о великих пророках, у него, должно быть, есть собственное мнение, которое можно только уважать.

Впрочем, собственное мнение есть и у автора. Более того, рассказанное им никакая не новость, давным-давно о таинственной природе кинемато­графа догадались самые прозорливые наблюда­тели, и слова их, расцвеченные залихватской иронией, порождены именно ужасом перед от­крывшимися перспективами нового тогда искус­ства.

«Великий жезл власти дал людям кинемато­граф. «Остановись, мгновение, ты прекрас­но!» — этот возглас перестал уже быть ритори­ческим. Пусть Фальер только раз приезжал к королю Эдуарду, пусть он приезжал к нему только на мгновение, и жизнь тотчас же подхва­тила и унесла его дальше, пусть даже после этого мгновения он исчезнет с лица земли, но самое это мгновение, когда он сидел в коляске и приподнимал цилиндр, и чесал переносицу, и любезно улыбался, — оно выхвачено из цепи других, остановлено и может повторяться до скончания века; оно задержано на тысячи лет и попало в руки к прыщеватому парню, который, как Фауст, как Иисус Навин солнцу, крикнул всему этому: «Остановись, мгновение, ты пре­красно!» - так писал еще в 1908 году популяр­ный критик Корней Чуковский.

Фельетон — особый жанр. Фельетонист ставит перед собой задачу во что бы то ни стало развеселить читателя, а для того всячески прини­зить то явление, о котором пишет, даже тогда, когда явление это скорее способно ужаснуть — столь оно огромно: «Само время побеждено — и пространство! Сюда, на Разъезжую улицу, на угол Разъезжей и Коломенской, в маленькую грязную залу, где прежде был низкопробный трактир, сходят во всей красе и величии Альпы! В афише написано: «Путешествие по Северным Альпам». И сверкают снега, и зияют пропасти, а мы проходим черные туннели, и — под акком­панемент тапера — проносятся и пляшут перед нами, как перед окнами поезда, неподвижные, далекие, отстоящие за тысячу верст гордые, ве­ликолепные горы. Исполнилось слово Писания. Мы сказали горе: сойди с места! — и сошла гора, и пришла сюда, на угол Разъезжей и Ко­ломенской, и заплясала под музыку тапера. Ма­гомету уже не нужно подходить к горе: пусть от­даст семнадцать копеек за вход, и гора подойдет к Магомету. Великий жезл власти дал людям кинематограф».

Разумеется, делая свой выбор, Джуна ни­чего не знала об открытиях дореволюци­онного фельетониста. Не знала о них хотя бы потому, что статья «Нат Пинкертон и современная литература» не перепечатывалась более шестидесяти лет, а старая книжка Чуков­ского, где она была опубликована, чрезвычайная редкость даже для столицы, а где уж ее достать в маленьком провинциальном городке?

Другая книга, которая могла бы родить даль­ние ассоциации между современным ремеслом и старинным колдовством, в те времена тоже была не слишком доступна. Правда, в небольшом го­родке, где жизнь протекает размеренно и жители ревностно хранят раз заведенный уклад и при­вычки, более доступна, чем в большом горо­де, — там она была почти под запретом. Речь идет о Библии.

Сама Джуна многократно подчеркивала, что она христианка, православная, но не делает раз­личий между верующими разных религий — буддистами, иудаистами, мусульманами, католи­ками или протестантами, ведь Бог един для всех. И может быть, потому люди разных вероиспо­веданий часто принимали ее за свою. С Библией она знакома, тем более что в Библии упомина­ется и Сардисская церковь, от которой ведет свой род Джуна.

Но это — в Новом Завете, а в Ветхом За­вете есть эпизод, который может кое-что прояс­нить в характере Джуны и в ее отношении к миру.

В одной из глав I Книги Царств рассказы­вается о первом израильском царе Сауле и о знаменитой Аэндорской волшебнице, к которой обратился он с неожиданной просьбой. Поло­жение Саула оказалось безвыходным: в силу особых причин он изгнал гадателей и волшеб­ников из страны, а его собственные пророки не могли дать дельного совета. Между тем враги собрали войска для нападения на Израиль. И, как сказано в Библии, увидев вражеский стан, Саул «испугался, и крепко дрогнуло сердце его».

Кто даст нужный совет, кто предскажет ско­рое будущее? Саул приказал отыскать женщину- волшебницу, чтобы та вызвала тень пророка Са­муила (почему обязательно женщину, в священ­ной книге не уточняется).