Леонид Золотарев - Люди без имени

— У нас есть родина! — ответил Леонид.

На глазах у власовца выступили слезы. Леорнид презрительно посмотрел на него и отвернулся. На власовца закричали пленные: — Уйди, бездомная собака, для тебя не будет на жалости, ни сострадания. Вы продали родину и дорога в жизнь для вас закрыта!

Тогда власовец обратился к деду за помощью. Они не могли завести легковую машину. Им необходимо было ее отвезти до гаража.

Дед слушал его внимательно, покачал отрицательно головой и попросил позвать переводчика.

— Я вас не приглашал на финскую землю! Вы изменили родине! Служили немцам, просите помощи у них, а я помогать вам не собираюсь!

Дед старческой рукой вынул финку, поцеловал в последний раз лошадь, вонзил нож ей прямо в сердце и горько заплакал. Ему было жалко ее, но он предпочел за лучшее убить лошадь собственной рукой, чем помогать тем, кого он ненавидел, кто был причиной смерти его сыновей.

Назавтра, ровно в двенадцать часов, военнопленные покинули Рованиеми. Через два часа прекратилось сообщение по железной дороге и началась война между двумя бывшими союзниками. Эшелон с военнопленными движется к родине. Охрана только для вида. На каждой станции русские выскакивают из вагонов, заходят в буфеты, прогуливаются по перрону.

Поезд замедлил ход, многие соскочили и бегут к станции. На пути к ней стоит состав, груженный песком и в клейменной одежде люди, как военнопленные, под охраной разгружают песок.

— Неужели до сих пор пленные продолжают работы? — спрашивают друг у друга военнопленные и показывают на эшелон.

— Пойдемте, разгоним охрану! — предлагали другие. Русские гурьбой двинулись к составу.

— Бросай работать хлопцы! Надо спешить на родину!

Им отвечают на финском языке и показывают пальцами в рот, просят хлеб и табак.

— Что за чертовщина! — раздаются голоса.

— Осужденные финны, — догадываются многие, и ропот недовольства гудит среди русских.

Вскоре военнопленные перемешались с осужденными и завязалась беседа. Их угощают табаком, сигаретами, началась дележка хлеба, принесли каши. Охрана перед многочисленной толпой пасует.

Леонид, как другие, не мог спрыгивать на ходу, рана давала себя знать, и большее время он просиживал у окна. При виде братания военнопленных с финнами он не выдержал и в первый раз решился выйти из вагона. Финн, стоявший на площадке, спрыгнул и побежал к нему с возгласами: — Матрос!

В оборванном, заросшем колючей бородой, худом, как скелет человека, Леонид с трудом узнал красивого Арву. Они обнялись. Их окружила многочисленная толпа любопытных. Многие петсамовцы узнали Арву и рассказали историю его жизни другим. Остальные заключенные с вниманием смотрят на окружающую их собрата толпу. Кто-то предложил взять его в Советский Союз. Возможно, другие заключенные, на которых меньше обращали внимания, осуждены за аналогичный с Арвой проступок, но их не знают.

Леонид перевел ему предложение русских — ехать с ними.

— За предложение спасибо! Но я тоже люблю свою родину, как и вы, и останусь здесь, чтобы бороться с несправедливостью и злом, — ответил Арва.

— Правильно, Арва! — воскликнул Леонид и дружески пожал ему руку.

Когда расставались, заключенным отдали все продукты, имеющиеся в эшелоне.

Поезд набирает скорость. Военнопленные выглядывают из вагонов, заключенные машут фуражками. Арва стоит на площадке. Из глаз его от радости катятся слезы.

Напрасно военнопленные ожидали скорого возвращения на родину. Финны постеснялись отправить военнопленных в таком виде, какой они имели в момент окончания войны.

На станции «Север» военнопленных высадили на поправку. Увеличили питание; многие ходили работать к крестьянам, набирались сил. Рядом с лагерем расположено имение барона, который нуждался в рабочей силе. Часть военнопленных занарядили к нему. Их встретил невысоко роста господин в цилиндре и низко раскланиваясь, пригласил к столу. Русские узнали бывшего начальника лагеря военнопленных в Петсамо-Никеле, барона-лейтенанта Пуронена, сменившего военную форму на цилиндр.

— «Ты хоть и в новой коже, да сердце у тебя тоже!» — сказал ему Васькин в глаза.

— «На баронов и князей мы отработали! Пошли отсюда подальше!» — заявили все и ушли от барона.

Больше никто к нему на работу не ходил.

Прошло то время, когда барон распоряжался военнопленными. Положение изменилось. Наступили дни, когда он по несколько часов простаивал у ворот и просил начальника лагеря послать ему на работу русских: с уборкой картофеля медлить было нельзя. Лейтенант разводил руками и отвечал: Военнопленные не идут к вам работать — силой не заставишь! Попросите сами русских!

Лейтенант знал недружелюбное отношение пленных к бывшему начальнику лагеря и явно издевался над ним, предлагая просить помощь у русских, зная, что никто из военнопленных с бароном разговаривать не будет. Воспользовавшись моментом, он тоже мстил барону за то пренебрежительное отношение, которое питал Пуронен к офицеру из бедной семьи.

В бараке установили радио. Военнопленные впервые услышали голос родины: «- Столица нашей родины — Москва, салютует доблестным героям, занявшим и освободившим исконно русскую землю — Петсамо-Печенга».

На следующий день военнопленный Максимов бесследно исчез из лагеря. Предатель забыл родину. Обсуждение поступка беглеца, воспоминание о пережитых кошмарных днях, и то, что среди военнопленных находились люди, которые способствовали врагам, толкнуло сержанта Васькина на месть. Злоба, накипевшая за длительное время вылилась наружу и остановить ее было нельзя, поэтому оказались напрасными усилия Маевского приостановить самосуд. Зато он принял все меры к тому, чтобы не сводились личные счеты. Могло случиться так, что некоторые начнут сводить личные счеты, другие не поймут и человек окажется напрасной жертвой, так как виновников били безжалостно и без малейшего сострадания! К жертве он подходил серьезно и осторожно, взвешивая все факты, побудившие человека к совершению преступления. Били тех, у кого совесть была замарана: переводчика Павлова (не тронули Панова и Пекку), старшину лагеря, Пономаренко и других.

Тот, кто не принимал участия, не вмешивался и не препятствовал другим: это было справедливое возмездие за прошлое — забывать родину нельзя, где бы ты не находился и у каком бы положении ни оказался.

Илья-рябой, стоя на коленях просил:

— Пощадите меня, несчастного! Я нигде не мог найти себе счастья!

Усмехнувшись, Леонид сказал: — Счастье нигде не потеряно, и найти его нельзя! Счастье — это иметь родину, любить ее, жить вместе с нею, бороться за нее!

Вечером Поляков вылез за зону и, поднявшись на костылях, злобно прокричал: — Паразиты! Мало я вас отправил на тот свет.