Рустам Мамин - Память сердца

– Я так много переела этих уток, что, кажется, московская курица вкуснее Диминых уток. Ну пожалуйста, пробуйте, как вам желается! А выпить вы всегда успеете!

Я попробовал… И не заметил, как съел всю утку! Ну, во-первых, она несколько меньше наших. А что касается вкуса!..

У меня нет слов, чтобы описать это. Дорогие мои, нужно попробовать! А попытаться передать вкус – ну ничего не передать! Можно только подбирать слова восторга и восхищения… И только!.. Ну почмокать для возврата ощущений и услады слуха. Поезжайте к Диме, он вас всех накормит!

Кстати, поведаю-ка я вам, как один инженер ленинградского завода оказался в этих местах. Встречался я с ним и его женой. Беседовали – неторопливо, душевно. Ленинградцы, они все равно что москвичи. Почувствовал я родные души.

– Пишет мне однополчанин, – попыхивая трубкой, рассказывал мне хозяин, не помню уже, к сожалению, его имени. Мы с ним от Москвы почти до Берлина дошли; оба ранены, после войны переписывались. Он постоянно приглашал приехать в гости. Шли годы. Ну как приехать в отпуск? Это же у черта на куличках! За пазухой у кузькиной матери…

– Пока доберешься – и отпуск кончится! – звонко рассмеялась его жена. – Да и все отпускные уйдут, на обратную дорогу не останется.

– И вообще, мы с супружкой тяжелы на подъем, – он добродушно и ласково обнял ее за плечи. – И вдруг присылает он нам кучу денег и зовет: «Приезжай! Может, последний раз увидимся. Приезжай с женой». Подумали и решили: нельзя же обратно деньги отсылать! Надо уважить. Сколько денег своих хватит, – поедем на них, его деньги попробуем не трогать. Поехали…

Я слушал рассказчика и удивлялся. Надо же – истый горожанин, питерский интеллигент, и явно не в первом поколении. И, рассказывая-то о своем городе, больше называет его Питером. Пышная, чуть тронутая сединой шевелюра, шелковая домашняя тужурка, отделанная крученым кантом. В зубах хорошая дорогая трубка. Пахнет дорогим голландским табаком. В то время я и сам не выпускал трубку изо рта, в чем-чем, а в этом разбираюсь. Словом, передо мной сидел не отшельник из забытой богом глубинки, а философ-гурман, очень похожий на русского барина. Было в нем что-то от мхатовского артиста Ливанова: неспешный бархатный баритон уверенного в себе человека, плавные жесты…

– Ну, так вот: добрались. Неделю пожили, – и что вы думаете, товарищ дорогой?.. Дали телеграммы в Питер, чтобы выслали все наши документы! Бросили квартиру родственникам и остались жить здесь, на берегу горной Арки. Живем, дорогой мой, – не жалеем! Не болеем, не скучаем…

Забыл пояснить! Человек этот живет не в самой Арке, а в Кетанде, на выселках – в распластанной на многие километры вольной долине за Джугджурским хребтом, где пасутся тысячные стада оленей. Домов там всего девять. Но и они пустуют: хозяева-эвенки кочуют с оленями, бывают дома раз-два в месяц. Приезжают, разбивают перед своими домами с удобствами легкие чумы и ночуют там, рассуждая примерно так:

– В доме опасно, однака! Улисса – наш дом родной. Тайги хозяин – ведмедь – придет, – не учуешь!.. Он дверь ломат, однака!..

Бывший инженер работает в магазине, скорей – при магазине. Представьте его работу: в месяц раз или два выдает оленеводам то, что ими заказано:

– Наедут раз в месяц, заберут весь заказанный товар, продукты, охотничьи припасы, – и всё! Торговля окончена, я свободен, как ветер с гор!

Для себя он заказывает необходимую литературу, журналы. И что-то, по-моему, пишет. На столе портативная пишущая машинка «Эрика», стопка отпечатанных листов. И всюду трубки разные…

– Для эвенков Кетанды районные власти сами мебель заказывают – лучшую, между прочим. По ведомости начислено пятнадцать-двадцать тысяч; через черточку высчитывается стоимость мебели, пианино или еще чего, а оленеводам, как говорят в Питере, – до фени… Если что завезли им в дом, значит, так нужно властям: «Они сидят высоко, однака, им лючче видно». На коньяк осталось – и ладно. Возят на вертолетах мотоциклы для оленеводов, мотороллеры чешские «Чезетта»!.. А как же: денег у них много, ведь в тысячных стадах сколько за лето молодняка прибавится, учесть невозможно. Вот и колдуют, как хотят… Ну, и чтоб на выпивку не тратили, не губили себя… Поглядите, как у них дома обставлены. Такой мебели – чешской, румынской, египетской – ни в Москве, ни в Питере не сыщешь. А они в домах этих и жить не хотят! Да!.. Древний инстинкт выше цивилизации…

Во дворе, на заборе, у инженера три медвежьи шкуры висят. Говорит, косолапые «сами приходят во двор, в окно заглядывают»:

– Тут, конечно, и приходится стрелять! В упор. А иначе – опасно!.. Медведей – отбою нет!..

– Их тут столько! – осторожно добавляет жена. – У нас и колбасы свои медвежьи – сырого копчения! И солонина, – всего полно. Икры! – всех угощаем и в дорогу даем. А остается, выбрасываем в Арку и делаем свежую…

– Вот так и живем – как в сказке, – легонько хохотнув, подытоживает муж.

Во дворе, под крышей дощатой, прикрытая легким марлевым пологом от наносимого ветром таежного сора, вялится кета – десятка два рыбин, лоснящихся от жира.

– Только себе вялим, и все одно – остается! Ягоды – черной смородины – хоть вагон заготовь! Орехи кедровые – вон бор целый! Натуральное хозяйство… – уже охотнее расписывает прелести жития-бытия жена. Кстати, два слова об этой женщине: о ней не скажешь: «обремененная тяжким трудом и заботами», хотя и живут без водопровода, канализации и без горячей воды. Щедрость природы, видимо, заряжает таким запасом энергии и здоровья, что этих людей на все хватает. И внешне она – какая-то ухоженная. Статная, гибкая, улыбчивая. Уверенная в себе:

– Хозяин обматывает телогрейкой ствол кедра, чтобы не повредить кору, и лупит толстой длинной палкой – в руку толщиной – стряхивая шишки. А я только подбираю… – Глядя на мужа, горделиво улыбается: – И не поспеваю за ним…

– Тут все есть для хорошей жизни. Никаких волнений, никаких забот. Поверите, дорогой, душа открылась для чего-то нового, возвышенного… Вот зарплату получаю, а деньги-то мне и не нужны. Тратить не на что! Природа-мать, тайга, река кормят… Теперь мы пишем – родным, знакомым. Зовем, приглашаем, – и никто не едет!..

Признаться, вспомнил я все это, прочитал… И защемило! Захотелось туда – в Арку! В эти места заповедные!.. Ей-богу, бросить бы все – городское, наносное, будничное, – и туда! Одно останавливает: страну развалили, все изменилось! Может, там уж ни оленей, ни рыбы, ни медведей нет?!

Я окончательно обосновался на первом этаже будки начальника «авиапорта Арка». Алина по совету Кузьмы Александровича снабдила меня всем необходимым: ложки, вилки, чашки, тарелки, чайник, – все. Даже икры принесла в пол-литровой банке. Утром, в восемь, иду в пекарню – через дорогу, беру пяток теплых белых булочек. Сливочное масло под окном, и икра на столе. Три булочки – и сыт до обеда. Обедаю в четырнадцать часов у Полоротовых, так распорядился отец Алины. Стесняет меня обед в чужом доме. Хочется рыбки половить. Ухи сварить. Кеты пожарить, грибов насобирать, – свободы мало.