Владимир Шморгун - Красный сокол

В конце концов Иван пришел к горькому выводу: в семье не без урода. Не все летчики способны на благородные поступки по отношению к побежденному.

Чувствуя свою вину в затеянной игре с обменом пленными, Иван после очередной бессонной ночи со злости врезался в середину вражеской стаи бомбардировщиков, налетевших на Гвадалахару, нарушил строгий порядок аккуратных немцев бешеным огнем на немыслимых виражах, а когда вырвался из гущи разлетевшихся «хейнкелей», заметил, что ни одного из них не сбил. Развернулся и снова в атаку, а пулемет, трижды проклятый «шкас», захлебнулся.

Что предпринять? Как выйти из патовой ситуации? Ведомый потерялся. Сверху кружит «мессер». Пусть. Горячка боя пробудила в нем зверя. Сильного, злобного, бесшабашного, прущего напролом под грохот ревущего мотора. В голове — пусто. Лишь кровь в набухающих жилах гремучею ртутью течет, вытесняя всякое здравомыслие и холодный расчет. А «мессер» уже полоснул по обшивке мотора. «Ну, и что? Внизу своя земля». «Хейнкель» впереди как будто пятится на тебя задом. Еще мгновение… и скрежет изрубленного хвоста заглушает рев мотора.

Клюнувший вниз бомбовоз дернул за собой и «моску». (Так испанцы ласково прозвали шустрый истребитель в честь маленькой назойливой мошки.) Каким-то образом «моска» завалилась на бок, оторвалась от искалеченного «хейнкеля» и, беспомощно переваливаясь с крыла на крыло, полетела вниз.

Очнувшийся пилот, с трудом манипулируя подкрылками, на какую-то секунду выровнял самолет, открыл фонарь и вывалился из кабины на милость богини удачи. Спасительный «зонтик» успел раскрыться буквально в нескольких десятках метрах от земли и затормозить падение.

Очумевший летчик отделался ушибами и выговором командира полка. Несмотря на это, Ивана поздравили с очередной победой над врагом и вновь отправили на базу отдыха для восстановления пошатнувшейся психики не столько от ушибов, сколько от нервного перенапряжения.

Таран над Гвадалахарой потряс сознание взбешенного летчика, но не до такой степени, чтобы потерять контроль над собой. А то, что он потерял на какой-то миг самообладание в бою, Иван осознал не тогда, когда приземлился и понял, что чудом остался жив, а гораздо позже, когда отоспался в уютном доме на берегу моря, перебирая еще и еще раз в памяти тот бой, ту картину, вставшую перед глазами при таране. Особенно этот мистический крест на гребне вытянутого зада, приближающегося к тебе, как локомотив из далекой юности, когда работал помощником машиниста.

В санаторном особняке он оказался по соседству с выздоравливающим после ранения Львом Шестаковым. Вместе обедали, вместе ходили окунаться в осенние холодноватые волны моря.

По вечерам вспоминали Луганскую школу летчиков, общего наставника летного дела Петра Степанчёнка.

Заметив подавленный вид прибывшего сослуживца и какую-то внутреннюю разбросанность мыслей, Лев предложил съездить на экскурсию в Мадрид, побывать в музее Прадо, осмотреть картинную галерею, чтобы лучше понять, как он выразился, душу испанца, корни испанской революции.

В Мадрид собрались ехать на персональной машине Анатолия Серова. Он вместе с Якушиным сбил ночной бомбардировщик «юнкере» — «Черный Дракон», сильно досаждавший республиканцам по ночам. За это премьер-министр Хуан Негрин наградил их золотыми часами и легковыми автомобилями. Путь до Мадрида не близкий, и потому поездку отложили на конец отдыха. А так как срок пребывания в санатории у всех был разный, договорились покинуть его в один день, удобный для хозяина машины.

Остаток дней однообразных прошел для героя Гвадалахары в раздумьях о возвращении в эскадрилью, в многострадальный Мадрид. И вот наступил день возвращения в мир преувеличенной реальности. День посещения Прадо!

В музее друзья не очень-то интересовались экспонатами, поясняющими мало знакомую им историю Иберийского полуострова. Единственно, где они задержались, так это у портрета Гарсии Лорки. Это имя было свежо на устах испанцев. За прошедший год со дня его казни оно облетело все города и села Испании.

— Демоническое выражение лица — ничего не скажешь, — обратил на него внимание Лев.

— Кто он? — флегматично спросил Анатолий.

— Сама революция, — тихо отозвался Иван, знавший историю гибели цыганского поэта. — Да. Есть в нем что-то жертвенное. Востребованный временем, но не принятый соотечественниками. Кто это его нарисовал?

— Сальвадор Дали, — по слогам прочитал Серов.

— Н-да-с, я считаю, революция одухотворяет, осветляет человека, а с полотна смотрит на нас какой-то сумасшедший. Аскет, фанатик, — продолжал рассуждать как бы про себя помрачневший специалист по воздушным таранам.

— Одухотворение может быть разное. Одних осветляет, других омрачает. Революцию делают сумасшедшие, фанатики. Массы, народ — это дрова, уголь, топливо для таких кочегаров, как Наполеон, Буденный, Махно. Разве ты не понял, как двигаются локомотивы истории? — запальчиво возразил «лев мадридского неба», как любя назвали Шестакова товарищи по оружию.

— Да, революция — локомотив истории. Так нас учили в школе. А кто или что тогда приводит в движение народ? — огрызнулся Иван, вспомнив наставления машиниста из Луганска.

— Как что? Пар, энергия! А говоришь: машинистом работал, — подстрекнул новоявленный теоретик революции школярское честолюбие Ивана.

— Хватит о революции. Говорят, Лорка не был сумасшедшим. Таким его нарисовал художник с больным воображением, — взял инициативу в свои руки хитрюга Серов, перехитривший «Черного Дракона». — Пошли смотреть картины!

В картинной галерее Иван безучастно взирал на живопись эпохи Возрождения, раздумывая о чем-то своем. Микеланджело, Рафаэль, Леонардо да Винчи, Диего Веласкес не будоражили его замороженные мозги. Тут все было понятным для грамотного человека, каким считал себя удачливый пилот. Да и товарищи рядом помалкивали, разглядывая шедевры живописи. Похоже, они, как и он, без труда могли разобраться в красках, символах, сюжетах реалистического искусства с легким налетом романтики или религиозного аскетизма. Эти залы друзья покидали с твердой уверенностью, что небо, лужайки, женщины прекрасны и удивительны, как сама жизнь. Но вот в последнем зале современной живописи Иван опять остановился, пригвожденный портретом Троцкого. Задержались возле него и товарищи.

— Твой тезка, что ли? — с трудом разбирая латинские буквы на табличке под портретом, усмехнулся Иван, вновь просыпаясь от равнодушия ума.

— К сожалению. И надо же так ухватить дьявольскую сущность этого трубадура мировой революции?! Ленин был здравомыслящим фанатиком, а этот — сумасшедшим. Вы посмотрите, когда написан портрет! Еще при жизни Ленина! Вот это да! Ведь мы только сейчас постигаем нутро этого домогателя высшей власти. После разоблачения его как врага народа. А Сальвадор уже тогда, пятнадцать лет назад, обнажил истинную душу этого черта! Вот это сила! Раскройте пошире глаза вот на это гениальное творение Дали! А теперь взгляните на рядом «Пылающего жирафа» сквозь призму сегодняшнего дня! — не переставая восхищаться, балабонил летчик с замашками раскрепощенного экскурсовода добровольно закрепостившихся вояк.