Владимир Шморгун - Красный сокол

— Этого нельзя сказать. Летчик он своеобразный, неповторимый в бою. Но лучше бы он занимался больше делами дивизии, чем персональными боевыми полетами, которые ему строго-настрого запрещены по договоренности с высшими руководителями страны, — как бы оправдываясь за личную противоречивость в характеристике подопечного офицера, высказал свое мнение генерал.

— Ах, вот как? Идите и подумайте, как защитить такого командира, а не отдавать его на произвол крючкотворам, — жестко заключил командующий фронтом.

Чтобы оградить себя от не безопасных трений с военной контрразведкой, командарм вызвал Федорова и грубо указал на недочеты в дивизии по дислокации подразделений, за которую прямую ответственность несет начальник тыла. Если раньше упреки о том, что он много летает «без надобности», его не раздражали, то теперь, после нервотрепки в лесу, обида захлестнула его сдержанность, затмила здравомыслие.

— Если так, переведите меня в ранг летающего командира эскадрильи, только оградите меня от штабной работы, — в сердцах слетело у него с языка.

— Добро. Мы подумаем об этом, — чересчур миролюбиво заметил командарм, давая знать подчиненному, что взбучка не останется без последствий.

И действительно. При первой же возможности он передвинул неудобного подчиненного на должность заместителя командира дивизии, предназначенной для передачи в другую армию, развернувшуюся в сторону Балтики. Готовилось наступление по блокированию Восточной Пруссии. Таким образом, и овцы остались целыми, и волки сытыми. И командующему фронтом угодил, и могущественным органам препону поставил. Федорова наказал и в то же время защитил от жандармского наскока. Не стали его мытарить за утерянный пакет инструкций по дальнейшей дислокации авиаполка не потому, что документы утратили свою секретность в связи с дальнейшим развитием наступления советских войск в Померании, а потому, что командующий воздушной армией, частично посвященный в историю вербовки своих подчиненных в агентуру осведомителей, догадывался о грязной работе госбезопасности, и потому не придал должного значения ни временному отсутствию старшего офицера на служебном посту, ни домоганиям влиятельных спецслужб.

С досады чекисты отказались искать машину Федорова, что безусловно подорвало авторитет офицера, претендующего на объективную оценку его заслуг на фронте, и укрепило мнение о нем, как о легкомысленном командире и разухабистом летчике, попирающем истины, зафиксированные в дисциплинарном уставе.

Поэтому очередное представление на него как боевого летчика, заслуживающего высокой награды, было отклонено нелетающим начальством под предлогом упущений в работе. Командарм Вершинин сочувствовал ему и по отечески не раз утешал:

— Не горюй по «эмке». Я дарю тебе в личное пользование любой самолет. Выбирай, какой нравится.

Федоров выбрал трофейный истребитель новейшей марки «Фокке Вульф 190-Д». Закрасил опознавательные знаки ее: кресты и свастику. Оснащенная четырьмя пушками, «Дора» представляла серьезную угрозу в бою. Король индивидуальной тактики знал об этом и мечтал апробировать ее в бою. Однако командующему армией, люто ненавидевшему космополитов, этот выбор не понравился. Об этом Федоров не знал, но чувствовал сдержанное отношение Константина Андреевича к себе при встречах.

Прямой открытый характер не позволял ему раздваиваться, вести игру на два фронта, врать чужим и своим, как это делали иные. Это прекрасно поняли все, кто наблюдал церемонию награждения Ивана Евграфовича Железным крестом перед войной в учебном центре Люфтваффе. Рожденный летать не может стать шпионом в узком смысле. Он им становится в самом широком смысле, благодаря высоким патриотическим чувствам, как продемонстрировал он это в том же центре, воруя диапозитивные карточки самолетов. Майор Копировский и его единомышленники этого не понимали.

Получив в подарок трофейную «Дору», Иван Евграфович редко использовал ее в боевых вылетах, отнюдь не потому, что она была специально предназначена для уничтожения тяжелых бомбардировщиков типа американских четырехмоторных Б-17 и Б-24, производивших опустошительные налеты на города западной Германии, а потому, что совершать боевые вылеты заместителю командира дивизии было сподручнее на любом свободном истребителе полка, в расположении которого он в то время находился. Командир дивизии жестко ограничивал его право непосредственно участвовать в бою. Он обязан был обучать молодых летчиков технике пилотирования. Не раз и не два ему еще командир авиакорпуса Елдыкин выговаривал за самовольные вылеты.

Командуя дивизией, он перекладывал общее руководство на своих заместителей, чьи действия не всегда оказывались квалифицированными. Получал нагоняй, вместо благодарности, за лично сбитые самолеты и от командующих Руденко, Новикова, в подчинение которых дивизия попадала для усиления удара на стратегических направлениях от Курской дуги до Балтики.

Теперь вот попал в немилость к Вершинину за то, что взлетел на своей «Доре» навстречу немецким бомбардировщикам и сбил «юнкерса». Их бы больше упало (все-таки четыре пушки и два пулемета — страшная сила. А тут еще и немцы растерялись, увидев «Дору»), да свои помешали. Разворачиваясь для новой атаки, он неожиданно попал под огонь своей же зенитной батареи, не обозначенной на карте. Одно удачное попадание — и Федорову пришлось выброситься из горящего «Фокке Вульфа» на парашюте. Спустившись в расположение польской Армии Людово, Иван Евграфович вынужден был пройти долгую нудную процедуру выяснения: каким это образом он очутился в немецком самолете? В конце концов поляки передали советского полковника в руки контрразведчиков Четвертой воздушной армии, которые и согласились препроводить его в штаб дивизии. На вопрос: «Какая же это батарея подстерегла меня на водной глади реки?» — ему сообщили: «Плавучая батарея Днепровской флотилии». Как человек крайне экспрессивный и к тому же любопытный, если не сказать — дотошный, Иван захотел познакомиться с зенитчиками, уготовившими ему участь быть сбитым ни за что. Ни одной зенитки на реке сверху он не видел и вдруг — на тебе в рыло.

Зенитки, тщательно замаскированные ветками, размещались на небольших речных баржах, причаленных к берегу. Наметанным глазом летчика Иван определил ключевое суденышко и подошел к трапу. Дневальный, при полном наборе принадлежностей к морскому воинству, преградил дорогу незнакомому офицеру и поинтересовался, что ему нужно.

— Кто сбил самолет на днях в этом месте? — спросил полковник.

— Ну, э-э… мля, военная тайна, — замялся матрос. — Я тут человек маленький, мелко плаваю в этом деле.