Юрий Колкер - Из песни злого не выкинешь (прошлое с бантиком)

— Ну, вот уже за это я тебя уважаю, — заключил он. От этого уважения у меня началась тошнота. Я сдержался, стиснув зубы и сжав кулаки.

Пили чешский праздрой, по полтиннику за бутылку. Купались в этом самом бассейне. В половине четвертого были в ялтинском порту; отплыли в шесть. Вечер не принес прохлады. Уже в сумерках открыли по банке консервов «завтрак туриста»; для нас с Женей это был завтрак, обед и ужин. Лобан и Нина обедали в ресторане второго класса: по рублю семь копеек с носа.

В четверг, 29 июля, прибыли в Новороссийск, которому (кто бы мог вообразить тогда такое?!) предназначено было сделаться последним портом Адмирала Нахимова . Стояли долго, наконец, начали отчаливать. С помощью буксиров Бравый и Безупречный №5 плавучий ресторан развернули носом в Цемесскую бухту, к его будущей могиле.

На пути в Сочи заметили мы с Женей новую пассажирку на прогулочной палубе: хрупкую, светловолосую девушку, загорелую до черноты. Первым ее заметил Женя, он же и заговорил с нею. Галя оказалась из Красноярска; студентка, хм, юридического факультета, первокурсница. Плыла в Анапу, в полном одиночестве (отчего мы ее и заметили). Как тут было не размечтаться?

В 19:30 были в Сочи — где, наконец, сошли на берег. Поездом добрались до Туапсе; ночь провели на привокзальных садовых скамейках.

В пятницу, 30 июля, на катере Агат (с билетами только до Ольгинки, по 60 копеек), прибыли мы в Ново-Михайловку, увидели тишайшее, ностальгическое голубое море, сплошь усеянное маленькими медузами (а с борта Адмирала Нахимова видели метровых, грибовидных, — они, как мотыльки на огонь, стекались к винту и исчезали в кипящем водовороте).

Палатки поставили «на Горе»: было там такое место, где все ставили палатки. Гора замыкала бухту справа, если стать лицом к морю. На этой же горе мы разбивали лагерь в 1969 году: на той же самой «площади Троглодитов». В магазинчике Маяк (раньше он назывался Смешанный ) я купил себе плавки за 4 рубля 90 копеек.

В лагере Политехнического меня тотчас взяли в волейбольную команду. Предстояло играть с харьковским лагерем. Команда у нас оказалась плохая, мы были побиты по всем статьям со счетом 0:2. Знакомых в лагере нашлось мало, многообещающих отношений ни с кем из девушек не возникло. Стояла жара, тяжелая даже для меня, любителя жары. Стихи, сами собою возникавшие в дороге, тут пропали. Мои попутчики все время играли в преферанс, так что мне с ними делать было нечего. Я сперва отдалился, а потом и вовсе отделился: 4 августа собрал свой рюкзак и отправился в дорогу — куда глаза глядят.

Ехал на попутках на северо-запад. Лермонтовка (Тенгинка), Джубга, Архипо-Осиповка (где я отдыхал с родителями после первого класса школы). Один раз попался разговорчивый шофер.

— Этим людям дай только оружие, они за одну ночь революцию сделают. Они что говорят: до Советов мы здесь жили вот так, — характерный жест. — А теперь нам здесь невтерпеж. А за границей, говорят, житуха.

Заметив мой блокнот, спросил:

— Что, дневник ведешь? Потом, небось, научные труды публиковать будешь? Или стихи и поэмы? Ты вот фельетон напиши: песок из Краснодара в Туапсе возим.

— А что, там своего нет?

— Есть, да грузить некому. А в Краснодаре есть экскаватор: черпнул да и погрузил.

В Геленджике я устроился ночевать на пляже, на оставленном лежаке (тотчас увидав тут рифму: в Геленджике … на лежаке …). Мешал спать ветер, бросавший в лицо пыль и бумажки. Тут приключилась история.

Подходит ко мне человек в одних плавках, с рубашкой в руках. От него несет перегаром. Говорит, что у него пропали брюки, туфли и пятнадцать рублей денег.

— Десятка, трешка, рупь и железный рупь, в него завернутый… и путевка. Ну, путевку я завтра новую выпишу на сегодня. Всё в кармане рубахи лежало! — показывает рубашку.

— Ты не беспокойся, — говорит, — я местный. Шесть лет здесь живу. Ты мне дай какие-нибудь дрянные штаны и на ноги что… Поедем ко мне, всё будет хорошо!.. Я только на две минуты в воду зашел, окунулся, даже часы не снял, вылез, смотрю, нет ничего. Хожу, значит, по пляжу, спрашиваю, а народ смеется, не верит, мало ли, говорят, здесь таких ханыг ходит.

Я согласился; стянул с себя штаны (на мне было две пары), достал из рюкзака туфли. Ханыга оделся. На остановке я разглядел его: низколобый, бессмысленный, отвратительный.

— Баба моя раскричится, — брюзжал он. — …Я всё никак в толк не могу взять: пятнадцать рублей! Десятка, трешка, рупь и рупь железный… Ну, путевку я завтра новую выпишу…

— Ты что, шофером работаешь? — догадался я.

— Не, трактористом, дорогу строю… А народ не верит, смеется… хожу, значит, по пляжу…

Родом он оказался из Луганской области, служил в Мурманске, после армии осел в Геленджике. Мною он совсем не интересовался. Но я всё-таки ввернул, что отстал от туристской группы, хочу добраться до Феодосии, там меня будут ждать.

— Феодосия? Это где? — спросил он. — В Крыму? А Крым где? В сторону Новороссийска? А…

Выяснилось, что ханыгу зовут Валерой .

Объехали чуть не весь залив, вылезли на далекой окраине. Оказались в убогой хижине — иначе не сказать: стол, кровать, печка, выходящая в три крохотных каморки; детская кровать. Жена встретила его тихо и безнадежно, на меня едва взглянула. Я собирался лечь на полу, но Валера уложил меня в свою постель, чем вовсе не услужил мне, а сам лег на пол. Скандал жена отложила на следующий день. Когда я утром уходил, он был в разгаре: она собиралась жаловаться какому-то Фроловскому…

Опять дорога. Кабардинка, Новороссийск, Анапа. В Анапе я осел: снял на пять дней угол в сарае по адресу Крымская 134. Именно угол: в том же сарае ночевал сын хозяйки. Но что сарай! Постель была мягкая, наслаждение совершенно мною забытое.

Хозяйка, Полина Леонтьевна, сперва мялась: ей неудобно было сдавать мне такое жилье:

— Прописывать сюда мне вас неловко. Что люди скажут?

Но паспорт взяла и прописала.

Еще не осев, я оставил рюкзак в камере хранения на вокзале и сходил в баню; тоже непередаваемое наслаждение.

У меня был анапский адрес девушки с Адмирала Нахимова , Гали Дубашовой: Новороссийская 165, кв. 5. Я без труда нашел улицу и девушку. Гуляли допоздна, болтали. Я читал стихи, свои и чужие. Расстались в полночь. «Ничего не требовалось», записал я в дневнике. Придя к себе в сарай, нашел там хозяйского сына Толю (слава Богу, не Валеру!), маляра, моего ровесника. Он поделился со мною жизненным опытом: в Анапе не хватает рабочих рук.

— Строительные рабочие всё время нужны. Я вот зимой по 250 рублей зарабатываю, — я в аспирантуре получал сто. — Летом — меньше. Какая здесь зима? Ниже минус двух не бывает. Я в крупные города — ни за какие блага. У нас ведь заводов нет, только хлебзавод да рыбзавод. Воздух какой! Ну, зимой шторма. Нордос дует с моря. Нордосик, он обычно дня три дует кряду. Потом — перерыв. А если нет, тогда еще три дня, неделя. Население тут больше русское. Есть армяне, кубанцы, греки. Мой товарищ Коля, у рынка спорттоварами торгует, он грек. А пляжи! Джемете, Бимлюк. И аэропорт в Витязеве, это греческий поселок…