Александр Мещеряков - Император Мэйдзи и его Япония

Из подброшенного позднее письма явствовало, что нападавшие не метили в сёгунат как таковой. Но они были возмущены бездействием чиновников перед лицом иностранной опасности. Особенное раздражение вызывал сам Ии Наосукэ, который утерял воинский дух, подписал торговые договоры с «варварами» и проводил «неправильную» кадровую политику. Поэтому его и настигла «небесная кара». Уличные артисты декламировали памфлеты, в которых они обвиняли Ии Наосукэ во всех смертных грехах. Они вменяли ему в вину даже смерть Токугава Иэсада, которого «голландские доктора» окормили якобы лекарствами, которыми пользуют «скотину» [22].

Нападение на Ии Наосукэ

Убийство Ии Наосукэ переполнило ритуальную чашу терпения, и 18 марта был введен в действие новый девиз правления – Манъэн, что можно перевести как «Десять тысяч умножений». Имелся в виду пассаж из «Поздней истории династии Хань», в котором говорилось о бесконечном умножении урожайных лет и населения.

Однако ничто не могло повлиять на церемониальную жизнь Сатиномия. В апреле принц прошел через два важнейших обряда жизненного цикла. Во время первого из них отрезались кончики волос, что символизировало переход ребенка в категорию подростков. Смысл второго заключался в том, что вместо детского шнура ребенок впервые подпоясывался настоящим взрослым поясом. Обе церемонии оказались лишь прелюдиями к провозглашению Сатиномия престолонаследником 11 ноября. Отныне он был обязан жить не с биологической, а с «социальной» матерью (императрицей) в ее покоях. Теперь он считался третьим по положению во дворце Госё – после императора и императрицы.

Новый статус предполагал присвоение нового имени. На суд высших придворных было представлено три имени, из которых они остановили свой выбор на Муцухито – «мирный», «дружелюбный».

Провозглашение престолонаследника было мероприятием плановым, торжественным и приятным. Пиры, здравицы, подарки, песни и представления театра Но. Однако вскоре после окончания торжеств, когда Муцухито снова засадили за книги, внимание двора поглотило решение совсем другой и притом весьма деликатной проблемы.

Еще 3 июня сёгун Иэмоти посватался к принцессе Кадзуномия (1846–1877), единокровной сестре Комэй. Теперь требовалось дать ответ. Кадзуномия, точно так же как Иэмоти, было в этот момент 14 лет, она родилась через пять месяцев после смерти своего отца – императора Нинко. 15 июля она впервые участвовала в церемонии «любования луной» и считалась теперь взрослой.

Ретроспектива.Брачные связи между Эдо и Киото были в порядке вещей. Полагая, что это принесет им беспечальную жизнь, многие аристократы с охотой отдавали своих дочерей за военных. Правда, самурайских сыновей в Киото не привечали. В то же самое время браки между дочерьми императора и сёгунами были редки. В 1620 году дочь сёгуна Хидэтада вышла замуж за императора Гомидзуноо. У самого Гомидзуноо было больше тридцати детей, но в 1629 году на трон взошла именно внучка сёгуна – Мэйсё. Ей было в это время семь лет. Со времени правления последней императрицы Сётоку (764–770) прошло уже 859 лет. Четвертый сёгун Токугава Иэцуна сватался к принцессе крови Хиномия, но отрекшиеся к этому времени от трона императоры Гомидзуноо и Госай ответили отказом.

Брак между Кадзуномия и Иэмоти мог быть очень выгоден с точки зрения консолидации различных партий в Эдо и Киото. Сам Комэй был горячим сторонником единения между аристократами и военными. Но его связывали с сестрой чрезвычайно близкие отношения, чем и объясняется его нежелание допустить этот брак – ведь в случае его осуществления она уедет в Эдо и они больше никогда не увидятся.

Помимо нежелания Комэй расставаться с сестрой существовали и другие резоны. Когда Кадзуномия было всего пять лет, состоялась ее помолвка с принцем Арисугава Тарухито (1835–1895). Сама юная принцесса страшно боялась Эдо – город казался ей ужасным местом, где разгуливают иностранные варвары. Возможно, ей попадались на глаза «лубочные» гравюры, на которых японские художники изображали европейцев: красные лица, носы чудовищной длины. Они напоминали лесных чертей-тэнгу, о которых любят рассказывать японские сказки.

Комэй поначалу ответил Иэмоти, что она обещана другому и, кроме того, у них разные матери, а потому, мол, он не волен отдавать ей приказания. Однако советники императора убеждали его в выгоде брака. Особенно старался Ивакура Томоми. Он говорил, что Кадзуномия сейчас – ценнее для двора, чем любые сокровища. Ведь этот брак увеличит зависимость сёгуната от императора – юного сёгуна будет легче убедить в том, что по всем важным делам следует консультироваться с Комэй. И тогда будет намного проще выгнать ненавистных иностранцев и вернуться к тому благословенному времени, когда страна была закрыта.

Аргументы звучали убедительно, Комэй распорядился отменить помолвку сестры. Для того чтобы позволить Тарухито «сохранить лицо», пришлось прибегнуть к «календарной» аргументации: Кадзуномия родилась в год «огненной лошади», а этот год чрезвычайно неблагоприятен для женщины, которая собирается вступить в брак. За исключением случая, когда она выходит замуж за человека, который родился в тот же самый год. Тарухито дал себя убедить, но Кадзуномия все равно не желала покидать Киото. Тогда Комэй предложил сёгунату отдать за Иэмоти свою единственную полуторагодовалую дочь. Если же сёгунат отвергнет его предложение, ему ничего другого не останется, как отречься.

Как мы видим, Комэй часто использовал угрозу отречения в качестве аргумента в дискуссиях с его оппонентами из Эдо.

Копию текста с отречением показали Кадзуномия, она прониклась чувством собственной вины и. согласилась. Но только при соблюдении нескольких условий. Она не покинет Киото, пока не справит семнадцатую годовщину кончины своего отца Нинко, которая наступит через два года. Кроме того, она пожелала жить в Эдо в точно таком же доме, как и в Киото.

Требования самого Комэй к сёгунату оказались более серьезными. Помимо условий, поименованных Кадзуномия, он настаивал на разрыве отношений с иностранными державами. Кроме того, сёгунату следовало представить дело так, что брак заключен не в интересах дома Токугава, а в интересах всей страны и должен послужить единению аристократов и военных. А еще император просил оказать помощь тем людям, которые потерпели материальный ущерб в результате начавшейся торговли с Западом.

Последний пункт требует пояснений. Дело в том, что с приходом европейцев в стране началась инфляция. Раньше в Японии серебро обменивалось на золото в пропорции 5:1. А в Китае, который в то время был самым оживленным торговым центром на Дальнем Востоке, это соотношение равнялось 15: 1. И потому европейские купцы, большинство из которых базировалось в Китае, стали завозить в Японию мексиканские серебряные доллары (в то время они служили для Дальнего Востока международной валютой) и обменивать их на японские золотые монеты. Медная монета в Японии, в представлении европейцев, тоже была очень дешева. Согласно торговым договорам, обменный курс был фиксированным. Спрос на золото внутри Японии стал ажиотажным, оно вздорожало, что сказалось на общем индексе цен. Кроме того, точно так же как и в Китае, самыми популярными среди западных торговцев товарами оказались шелк и чай. На долю шелка-сырца приходилось более 80 процентов японского экспорта. Однако мелкие японские производители оказались не в состоянии удовлетворить возросший спрос. Вздорожавшие шелк и чай «потянули» за собой цены и на другие товары. На самом деле объем международной торговли был невелик, но экономика Японии не могла выдержать даже этого.