Александр Мещеряков - Император Мэйдзи и его Япония

Императору показывали местную керамику, старинные предметы деревенской утвари, работы каллиграфов и художников. При посещении больницы в Хакодатэ Мэйдзи впервые удалось взглянуть в микроскоп. Его взору предстала располосованная врачами лягушка, на которой они изучали систему кровообращения. Все люди, с которыми встречался Мэйдзи, были одеты с иголочки.

Несмотря на то что нынешнее правительство столь часто списывало проблемы страны на сёгунат, посетил император и Никко, где находится святилище Токугава Иэясу. Мэйдзи был призван обеспечить не только территориальное единство страны нынешней, но и связь времен.

21 июля корабль доставил Мэйдзи и его свиту из Хакодатэ в Иокогаму.

Север страны казался императору тихим и замиренным. Однако это была обманчивая тишина – в стране, в особенности на юге, копилось недовольство. И для него действительно находилось немало оснований. Особенно негодовали бывшие самураи: им запретили носить самурайскую прическу, правительство закрывало глаза на деятельность христианских миссионеров, чиновники щеголяли в западной одежде. Не говоря уже о том, что они лишились своих давних сюзеренов. Ужасным потрясением стал запрет появляться в общественных местах с мечами, без чего жизнь попросту не имела смысла. Исчез последний знак того, что самураи являются «солью» японской земли. Нет, не такой представляли себе новую Японию те люди, которые с оружием в руках выступили в защиту императора. Точно так же как их сыновья, которые готовили себя к тому, чтобы стать элитой Японии. А тут еще подоспело распоряжение об отмене ежегодных пенсий для бывших самураев.

Нужно признать: пенсии себя не оправдали. Творцы закона рассчитывали, что они помогут самураям заняться каким-нибудь производительным трудом, основать свое дело, сесть на землю. Но этого не произошло; очень многие из них, подобно русским дворянам, свой капитал промотали. Самурай-рикша – один из устойчивых литературных персонажей того времени. Сохранились и драматические истории, как самурайским дочерям приходится добывать пропитание в борделях.

У самураев не было ни навыков, ни желания самостоятельно зарабатывать на свой рис – занятия физическим трудом они считали делом для «черни». Однако и эта «чернь» уже не желала признавать справедливость выплачиваемых самураям пенсий – ведь они уже никого не защищали. Газеты называли самураев «попрошайками», которые проедают и пропивают полученное от государства добро. На глазах самураи превращались чуть ли не в изгоев.

В августе было принято решение: ежегодные пенсии отменить, перевести их в государственные облигации со сроком погашения от 5 до 14 лет. За исключением горстки бывших князей, никто не мог прожить на проценты по выплатам на облигации, большинство их держателей предпочло с ними расстаться. Бывшие самураи окончательно становились «обычными» подданными императора Мэйдзи. Военное сословие перестало существовать. В то же время практически все бывшие князья сумели превратить свои деньги в капитал. Они вложили свои средства в покупку земли, торговлю, банки, фабрики, превратившись в помещиков и предпринимателей. Таким образом, на высшем уровне была сохранена социальная преемственность по отношению к эпохе Токугава. Поэтому князья не проявили сословной солидарности со своими бывшими дружинниками и не стали участвовать в их борьбе против нового режима. Кодекс самурайской чести культивировал верность вассала по отношению к сюзерену, но он не предусматривал такой же безоглядной верности сюзерена по отношению к вассалам. Очутившись без признанных веками потомственных лидеров, простые воины уже не могли рассчитывать на то, что их движение станет восприниматься как полностью легитимное.

Недовольство самураев переходило в отчаяние или, что было хуже для правительства, в отчаянную решимость. Наиболее непримиримые из них принадлежали к группе, назвавшей себя «Синпурэн» – «Объединение Божественного Ветра» («Синпу» – альтернативное чтение иероглифов «камикадзе»). Ее штаб находился в Кумамото. Лидер движения Отагуро Томоо (1835–1876), служивший настоятелем синтоистского святилища, имел в виду, что его единомышленники должны принести нынешней Японии такое же очищение, какое принес ей божественный ураган, развеявший монгольский флот в конце XIII века. Эти люди настолько ненавидели всякое проявление западной жизни, что, проходя под телеграфными проводами, прикрывали голову белым веером в надежде защитить себя от иноземных флюидов. Или же начинали разбрасывать вокруг себя очистительную соль при виде особи, облаченной в европейскую одежду. А один человек, полагавший, что бумажные деньги пришли с Запада (на самом деле они были изобретены в Китае), брезговал трогать их руками и соглашался брать ассигнации только палочками для еды [126].

Все свои действия Отагуро сверял с гаданиями. Несколько раз на его вопрос о восстании боги отвечали отказом, но день 24 октября они сочли подходящим. Один отряд «Синпурэн» напал на казарму в Кумамото и поджег ее. Другой атаковал здание ненавистного телеграфа. Третий ворвался в префектуральное управление. Нападавших насчитывалось около 200 человек. Большинству из них не было и 30 лет. Они не брали пленных, им удалось убить более 300 человек, включая губернатора Ясуока Рёсукэ. Но по чисто идеологическим мотивам восставшие были вооружены только холодным оружием, и когда правительственные войска опомнились и пустили в ход огнестрельное оружие, надеяться мятежникам было уже не на что. Отагуро и большинство его сподвижников сделали себе харакири.

Точно так же поступили самураи, восставшие 26 октября в Фукуока. Их было менее 200 человек, с самого начала они были обречены. Они назвали себя «армией смертников за страну». Восставшие отдавали себе отчет в том, что бороться против «цивилизации» – бесполезно. Но и жить во имя западной цивилизации они тоже не хотели.

Обстановка в Токио была нервозной. Услышав однажды артиллерийские залпы, доктор Бёльц поначалу подумал, что мятежники напали на столицу. И только потом понял, что это салют в честь дня рождения Мэйдзи. К этому времени, в отличие от недавнего прошлого, иностранцы в Иокогаме стали чувствовать себе более спокойно, чем в Токио [127]. Главной мишенью разгневанных самураев теперь стал уже не иностранный сеттльмент, а японские власти. Новое правительство никак не могло обеспечить спокойствия внутри страны, и в этом отношении оно мало отличалось от сёгуната последних лет его существования. Япония снова стояла на пороге гражданской войны.

Все самурайские восстания были подавлены очень быстро, однако безжалостность (по отношению к самим себе и другим), с которой действовали мятежники, и отсутствие сколько-то продуманной стратегии говорят о настоящем отчаянии. Многие крестьяне были тоже недовольны нововведениями, но пропасть, отделявшая их от самураев, оказалась настолько велика, что самураи поднимали самурайские восстания, а крестьяне, вооруженные бамбуковыми пиками, – крестьянские. Хотя новое правительство и поставило своей целью более тесное взаимодействие всех бывших сословий и консолидацию их в единую нацию, в данном случае это был большой плюс. Не пользовались самураи и поддержкой бывших даймё – правительство предусмотрительно откупилось от них. Они жили в Токио, а недовольные – в провинции.