Маргарита Павлова - Писатель-Инспектор: Федор Сологуб и Ф. К. Тетерников

Лукаво смеется бабенка
И стала мальчишку пугать:
— И ты заревешь так же звонко,
Как стану тебя я стегать.

Учитель от этакой порки,
Наверное, встанет сердит
И мне тебя на обе корки
Пороть хорошенько велит.

И рад бы не пошел,
И рад бы не давался,
Да схватят за хохол:
— Терпи, коли попался! —

И рад бы я, не лег, —
Рубашку с плеч стащили,
Штаны стянули с ног,
Меня же разложили.

И рад бы убежал,
Да держат очень крепко.
И рад бы не кричал,
Да розги хлещут лепко.

Сподручней быть смирней,
Без спора покориться
И на пол поскорей,
Раздевшися, ложиться.

В окне кисейная гардина,
За ней блестит лукавый взор, —
Довольно милая картина,
Которою украшен двор.

Порой гардину отодвинет
Соседка и, раскрыв окно,
Словечко бойкое мне кинет,
А что сказать — ей все равно.

Порой, сорвав за веткой ветку
И листья сбросивши в саду,
Увижу резвую соседку,
Когда я на крыльцо взойду.

Румянцем щеки вдруг зажгутся,
Но эти ветки как ни прячь,
Ведь все равно к ней донесутся
Чрез узкий двор мой крик и плач.

В окна открытые ветер бежит,
Летнего дня с ним вливается жар.
Я на колени поставлен. Жужжит,
В голую ногу впиваясь, комар.

Брошены голые ветки берез,
И шевельнуться не смеет рука —
Скинуть докучного. Стыдно до слез.
В небо гляжу, где плывут облака.
Вольная тучка, плыви да лети.
Там не понятен ни стыд мой, ни плен.
Как хорошо бы на речку пойти,
С удочкой в воду залезть до колен!

Уже на запад солнце клонит,
А воздух дышит горячо.
На речку мама снова гонит:
— Иди-ка, поуди еще! —

Хоть лень идти, но с мамой споры
Мне наказанием грозят,
И вот мои недолги сборы.
Менять не надобно наряд.

И в легкой полотняной блузе,
В коротких до колен штанах,
В потертом сереньком картузе,
В природных прочных сапогах

Забрел я в реку. Удят рядом
Со мной мои ученики,
Завистливым взирая взглядом
Все на чужие поплавки.

Улов удачен. Не осудит
Меня взыскательная мать
И, улыбаясь, ужин будет
Из свежих рыб приготовлять.

Привыкнуть можно ко всему,
А все же к розгам не привыкну.
К стыду большому моему,
При первом же ударе вскрикну.

Сбирает мама прутья в пук,
Лежат другие прутья розны,
А мне уж страшно острых мук,
И шелестенья прутьев грозны.

Велит совсем раздеться мне,
И даже сдернута рубаха,
И пробегает по спине
Холодное дыханье страха.

Сечет, и слезы в три ручья,
Мечусь напрасно, крепко связан,
Такая боль, как будто я
Сегодня в первый раз наказан.

— Не буду больше! больно! ой!
Ой! ой! прости! — кричу невольно. —
Ой! мама! сжалься надо мной!
Ой! ой! прости, помилуй! больно! —

Хотя случалося порой,
Что и не раз в неделю секла,
А все ж привычки никакой
К домашнему преддверью пекла.

В бане жарко и туманно,
И четыре мальчугана
На скамью велят мне лечь,
Моют быстро, осторожно,
Очень ловко. Я тревожно
Жду конца: ведь будут сечь.

Со скамейки сняв, водою
Обольют вдруг ключевою
И разложат на полу.
Вот и розги уж готовы,
И топорщатся, суровы,
На скамеечке в углу.

Все четыре мальчугана
Мной недавно были драны, —
Вот полоски как сини!
Мне случайность не забавна, —
Усмехаются, и славно
Будут сечь меня они.

Пред бедою неминучей
Догадался я, — не случай
Надо мной их нынче свел:
Когда в баню посылала,
Мать таких и подбирала,
Чтобы каждый всласть порол.

В стране сурового изгнанья
На склоне тягостного дня
Святая сила заклинанья
Замкнула в тайный круг меня.

Кому молюся, я не знаю,
Но знаю, что услышит Тот,
Кого молитвой прибываю,
Кому мечта моя цветет.

Его мимолетящей тени
Шепчу молитву, прост и бос,
Склонив смиренные колени
На травной ласковости рос.

И заклинанья не обманут,
Но будет то же все, что есть,
И страх, и стыд, и боль предстанут.
Все кары надо перенесть.

И с этой ласковой березы,
Где листья клейки по весне,
Покорно наломаю лозы,
Сулящие мученья мне,

И непреложность заклинанья
Зажжет восторги в муке злой,
Когда звенящий крик страданья
В протяжный перельется вой.

Сгорала злость моя дотла
В кровавой ярости сеченья.
Была медлительна и зла
Вся эта пытка исправленья.

Наказывали на дворе.
Соседки из окна смотрели.
Смеясь, как в бешеной игре
Хлестали розги и свистели.

Их брат, веселый мальчуган,
Меня с товарищем пороли.
Держали двое. Как чурбан,
Лежал я и орал от боли.

Когда секут, сгорает стыд.
Хоть все в окрестности сбегитесь,
Но об одном лишь боль вопит:
Простите! Сжальтесь! Заступитесь! —

Нет, не заступятся. «Секут,
Ну, значит, так ему и надо!»
И даже розги принесут,
Взамен истрепанных, из сада.

Я проснулся ночью. «Вспомни!» —
Словно кто-то прошептал.
Вот глядит луна в окно мне,
На пол свет ее упал.

Сердце бьется, — вспомнил сразу,
Что, стыдом меня казня,
По Сосулькину приказу
Завтра высекут меня.

Что сказал я, было ль дерзким,
Я не знаю. Был я прям,
Очень возмущаясь мерзким,
Плутовским его делам.

Слушать истину не лестно…
Вечером позвал он мать.
Решено: меня телесно
Завтра в школе наказать.

Что, луна, в окно ты светишь?
На меня зачем глядишь?
Что мне скажешь? чем приветишь?
Чем забавить поспешишь?

Не томи ты желтым светом,
Издеваясь и дразня!
Сам ведь помню я об этом:
Завтра высекут меня.

Запросили в гости,
Да не скрыли злости,
Начали шпынять:
Очень уж я скромен,
Обиход мой темен,
И строптива мать.

Чем же недовольна?
Часто ли и больно,
И за что сечет?
Иль мне так и надо?
Розги где: из сада
Иль в лесу берет?

Правда ль: бережлива
Так, что всем на диво.
И велит ходить
Мне босым? Жалею
Денег, иль не смею
Обуви носить?