Маргарита Павлова - Писатель-Инспектор: Федор Сологуб и Ф. К. Тетерников

Мне б сказать им смело:
— Вам-то что за дело?
Что за разговор? —
Но совсем смущаюсь,
Мямлю, запинаюсь.
Потупляю взор,

И язык что пробка,
И сижу я робко.
Красен, словно рак.
И язвят нежадно,
Думая злорадно:
«Этакий дурак!»

Исправник старый мирно жил
И зубы мужикам лощил.
Его жена была портниха
И учениц лупила лихо.

Два сына были озорные
Мальчишки. Не умела мать
Унять их, и городовые
На двор вели их часто — драть.

Порой заказчица-купчиха
С улыбкой слушала их вой.
Промолвит: — Сын-то мой — блажной! —
— Пришлите! — скажет ей портниха.

И смотришь: точно, вечерком,
Послушав розочного свиста,
Мамаша в полицейский дом
Тащила сына-гимназиста.

Городовым дает на чай,
А те: — Барчонок, получай! —
Они, подачке щедрой рады,
Секут мальчишку без пощады.

Иной мальчишка сам придет,
Неся от матери посланье,
А после порки сам дает
На чай за это наказанье.

Я одного спросил: — Пришел
Зачем ты сам? — Сказал: — Послали!
Когда б отец меня привел,
Ударов вдвое больше б дали. —

Увы! я скоро поспешил
И сам туда ж дорогой близкой
Пришел я с маминой запиской,
И все, что надо, получил.

— Все повторять одно и то же
Тебе не стану по сто раз,
А накажу тебя построже.
Неси, дежурный, розги в класс.

Да накажу тебя иначе,
Чтоб побольней да постыдней,
И положенье нележаче
Сейчас займешь ты, дуралей.

Разденься, да живей ложися,
Живот на стол, а ноги — вниз. —
Смеяться дети принялися
На тот инспекторский каприз.

А мне и стыдно, и неловко.
И руки, ноги мне тотчас
Связала крепкая веревка,
И злая кара началась.

Со стороны смешно движенья
Ног оголенных наблюдать,
Но в этом странном положеньи,
Ах, мне-то каково лежать!

Утро. В классах шум. Тоскливо.
Жду я. В карцер входит врач.
С ним Сосулька; крикнул: — Живо
Раздевайся, да не плачь! —

Я снимаю, холодея,
Все, надетое на мне,
И мурашки, страхом вея,
Побежали по спине.

Врач мне грудь послушал, кожу
Щупал, мял со всех сторон.
Буркнул: — Жалостную рожу
Корчить нечего, — силен.

Сердце, легкие в порядке.
Двести розог можно дать.
Розгачи хоть и не сладки,
Да придется получать.

Длинным школьным коридором,
Мимо классов, где шумят,
Провожаем злобным взором,
Прохожу, тоской объят.

Вся одежда там осталась,
В этом карцере глухом,
Где мечта моя металась
Двое суток под замком.

И теперь иду я голый,
Весь румянцем залитой.
Предстоит мне час тяжелый
На полу там в мастерской.

Сам себя не понимаю,
Только верю я себе,
Потому что твердо знаю:
Верить надо нам судьбе.

Я бываю зол порою,
Раздражителен, угрюм,
И, отравленный тоскою,
Полон горьких мыслей ум.

Становлюсь я мрачно-дерзок,
Все б ломать да отрицать,
И себе тогда я мерзок,
Но с грозой приходит мать.

Розги гибкие взовьются
Беспощадно надо мной,
В тело голое вопьются,
Вызывая крик и вой.

И душа моя смирится,
Муками утомлена,
И на сердце водворится
Благодатно тишина,

Точно это мне и надо.
Точно иначе б не мог
Сердце вырвать я из ада
Необузданных тревог.

Так, умом не понимаю,
Но смиренною душой
Все покорно принимаю,
Что мне послано судьбой.

В душевной глубине бушует
Звериная, нагая страсть.
Она порою торжествует,
Над телом проявляя власть.

Вот дама рощицей проходит,
Легки одежды у нее,
А за кустами уже бродит
Вблизи двуногое зверье.

Вот повстречались. Даме жутко,
Но уже похоть в ней горит,
А парень к ней. — Ай, баба! Нутка!
Ложись на травку! — он кричит.

Она бежит, он догоняет,
В его руках дрожит она.
Хватает, на землю бросает, —
И в миг она оголена.

Из-под разорванной рубашки
Прерывистый чуть слышен стон.
На голые он давит ляжки,—
И труд веселый совершен.

— Пошла! — И дама убегает,
Закрыв лицо. В глазах туман.
Смеясь и плача, повторяет:
— Вот негодяй! Какой мужлан! —

Но в сердце нарастает радость,
Идет все медленней она,
Звериную изведав сладость,
Как от шампанского пьяна.

Порою все же не довольно
Объятий грубых и простых,
И тело жаждет своевольно
Метаний и безумств иных.

Тоска томит, и нетерпенье,
И все досадует и злит,
И кто же это все волненье
Поймет и быстро исцелит?

Целители не понимают,
Целимые же не хотят,
Но все же то они свершают,
Что силы тайные велят.

Настала грозная минута,
И розги в воздухе взвились,
И раздражение и смута
В душе внезапно улеглись.

В тройном союзе все сплелося:
Ликуют боль, и стыд, и страх,
И все томление сожглося
В мольбе, и в криках, и в слезах.

Пусть после этих наказаний
Мне стыдно, а другим смешно,
Но стихло пламя беснований,
В крови погашено оно.

Денег нету ни гроша,
Зато слава хороша.

Зададут порой вопрос:
— Отчего ты ходишь бос?

Но на это прост ответ:
— Оттого что денег нет.

А на нет ведь нет суда,
Значит, нету и стыда.

Тот осудит, кто глупей,
Тот похвалит, кто умней.

Глупый скажет: — Босиком
Не пойдешь в богатый дом.

Умный скажет: — Примечай,
Как босые входят в рай.

Глупый скажет: — Скуп и нищ.
Для сапог не нужно тыщ.

Умный скажет: — Знать, не мот
И копейки бережет.

Глупый скажет: — Холодно,
Босиком ходить смешно.

Умный скажет: — Закален,
Бережет здоровье он.

И такой вопрос дадут:
Отчего тебя секут?

Так же можно отвечать:
Ведь родная учит мать.
Глупый скажет: — Стыд какой!
Все смеются над тобой!

Умный скажет: — В пол лицом,
Мать проучит прутовьем,

Ей покорен, — молодец!
Тут греху всему конец.

Прут с березы не убьет,
А на добрый путь взведет.