Наталия Вулих - Овидий

Но боюсь двух богинь, если слава твоя достоверна,

240 Ведь проиграли они дело свое в этот час.

Гипподамия 66не стала ль причиной сраженья лапифов

Против кентавров, война из-за нее началась!

Думаешь, что Менелай не вспыхнет гибельным гневом,

Что Диоскуры, Тиндар в просьбах откажут ему.

245 Хвастаешь доблестью ты, деянья свои прославляешь.

Не подтверждает твой лик этих хвастливых речей,

Люб ты своей красотой скорее Венере, чем Марсу,

Войны — смелых удел, ты же рожден для любви.

Гектор, пусть он за тебя воюет, его восхваляешь,

250 Войны другие, поверь, больше подходят тебе.

Если б умелой была я сама и более смелой,

То в любовный союз я бы вступила с тобой,

Может быть, сделаю так, откинув робость, и смело

Руки тебе протяну, страхи свои позабыв.

Ээт — сын бога Солнца, царь Колхиды — отец Медеи.

255 Что же до просьбы твоей о тайном свиданье, то знаю,

Все, о чем думаешь ты, все, что беседой зовешь.

Слишком торопишься ты, трава еще сеном не стала.

И промедленье само будет полезно тебе.

Тут пусть и будет конец письму, сочиненному втайне,

260 Вестнику мыслей моих, пальцы устали уже.

Все остальное оставим служанкам Климене и Эфре.

Все они знают, во всем верные спутницы мне.

В посланиях Леандра Геро и ее ответе, также как и в письме Аконтия Кидиппе и ответном послании, Овидий опирается уже на поздние эллинистические источники, плохо известные нам. В главе, посвященной «Героидам», был уже изложен миф, ставший очень популярным в греческой поэзии III-II в. до н.э., а потом и в римской. Действие происходит на берегах Геллеспонтского пролива (Дарданеллы). Юноша Леандр из Абидоса, полюбив девушку Геро из Сеста, служительницу маяка, по другим версиям жрицу, каждую ночь переплывает пролив для свидания с нею, а утром возвращается обратно. Однажды он рискует плыть в бурю, но свет маяка гаснет, и он тонет. Утром волны прибивают его тело к берегу Сеста, и Геро кончает жизнь самоубийством. Для римских поэтов Леандр был примером героической любви, которая сильнее смерти. (В Новое время один лишь Байрон рискнул переплыть Геллеспонт.) Подробностей в этом предании было мало, и Овидий говорит, в сущности, все сам. Он рассказывает о душевном состоянии героев, рисует исключительную по поэтичности картину ночного моря, дает обаятельный образ любящей Геро, опираясь на свой опыт элегического поэта.

Этот привет тебе жаждет послать, о девушка Сеста,

Твой абидосец, но шторм в море вздымает волну.

Если боги позволят и будут к нам благосклонны,

Лишним будет письмо, снова увидимся мы.

5 Гневны, однако, они. Почему преграды мне ставят?

Путь привычный зачем весь взбаломучен волной?

Видишь сама ты, что небо чернее дегтя, и море,

Вздутое бурей, кипит, гибель суля кораблям.

Только один, слишком дерзкий, с которым письмо посылаю,

10 Все же решился рискнуть выйти из порта во тьму.

Был готов на него я подняться, канаты упали.

Был бы тогда Абидос весь у меня на виду.

Скрыться тогда бы не смог от моих родителей, стала б

Тайна нашей любви сразу известна бы всем.

15 Так я начал письмо: «Иди, счастливое, к ней ты.

Сразу протянет она нежные руки к тебе.

Может быть, даже губами коснется тебя, разрывая

Зубом, что снега белей, с края обертку твою».

Так я шептал еле слышно, в то время, как все остальное

20 Произносила, ведя речи с бумагой, рука.

О, как сильно желал я, чтоб лучше она не писала,

А рассекала волну и помогала мне плыть!

Вот седьмая уж ночь, а мне это кажется годом.

Как бушует волна в море, шипя и ревя.

25 Сердце ласкали мое сновидения нежные ночью.

Но разлуку сулил бешеный вал по утрам.

Сидя один на скале, я с грустью вижу твой берег,

Недостижимый сейчас, но достижимый в мечтах.

Свет маяка, что горит негасимо на башне высокой,

30 Светит мне наяву или, быть может, во сне!

Трижды одежду свою я бросал на берег песчаный,

Трижды пытался начать путь свой привычный в волнах.

Грозно вставали валы, мешая дерзким попыткам,

И, хлестнув по лицу, волны втекли в глубину.

35 Ты, жесточайший из всех и самый быстрый из вихрей,

Гений твой почему войны со мною ведет?

Против меня ты, Борей, свирепствуешь, может, не зная.

Если б не ведал любви, был бы неистов вдвойне.

Хоть ледяной ты, но все же не сможешь солгать нечестиво,

40 Что к Орифии ты страсть не питал никогда. 67

Если б тебе преградили пути к свиданию с нею,

Как бы прорваться сумел ты по воздушным путям?

Так пощади, умоляю, смягчи вихревое дыханье,

Если сам Гиппотад 68грозных приказов не дал?

45 Просьбы напрасны! Он ревом валов мою речь заглушает,

Всюду бушуя, нигде не умеряя порыв.

О, если б смелый Дедал 69мне крылья легкие сделал,

Я бы взлетел… но ведь здесь рухнул несчастный Икар!

Все стерпеть я готов за возможность в воздух подняться.

50 Пусть поплыву по нему, как по привычным волнам.

Все мне враждебно сейчас, бушуют море и ветры.

Что ж остается: в мечтах утро любви вспоминать.

Ночь тогда наступила (отрадно вспомнить об этом!),

Час, как покинул я дом отчий, любовью горя.

55 Тотчас с одеждой и страх я сбросил и, берег покинув,

Взмахами рук рассекать волны спокойные стал.

В это время луна, отражаясь в волнах дрожащих,

Путь освещала, как друг, сопровождая меня.

«Будь благосклонна, — твердил я, — свети мне, помня, благая,

60 Латмии 70скалы твои, разве их можно забыть?

Эндимион 71твое сердце смягчает и гонит суровость,

Будь же и к страсти моей ты благосклонна, молю!

Ты — богиня — спускаться дерзала к смертному с неба.

Я же (правду скажу!) смертный к богине плыву.

65 Что сказать мне о нравах ее, достойных бессмертных.

Не уступит она им и своей красотой.

Только ты и Венера ее превзойдут, а не веришь,

Так попробуй сама ты на нее посмотреть.

Как, когда ты блистаешь в своем серебряном свете,

70 Звезды меркнут, одна царствуешь в небе ночном.

Так прекрасней она всех женщин смертных, не веришь?

Это значит, что слеп, Кинтия, глаз у тебя». 72

Это сказав, или что-то похожее, плыть продолжал я.

Мне покоряясь, несли волны все дальше меня.

75 Лик лучистый луны отражался в волнах дрожащих.

Дню подобна была светлая, тихая ночь.

Звуки замолкли. Мой слух никаких не улавливал шумов,

Лишь под ударами рук тихо журчала вода,

Да галкионы одни, о возлюбленном помня Кеике, 73

80 Тихо стонали, хоть их не было видно нигде.

Вот уж устали предплечья мои, и руки устали.

Выпрямив тело, слегка я поднялся над водой.