Александр Яковлев - Омут памяти

Я видел всю эту возню. За время моей работы пришлось уволить 956 человек, но это занятие, как известно, достаточно противное. К тому же доводили меня до белого каления бесконечные ходоки, которые заваливали меня проектами своих программ, разными "гениальными" предложениями. Приходилось отказывать, что тоже было достаточно неприятно.

Вместо творческой работы уйму времени пришлось тратить на переговоры с Минсвязью, с Минфином, ходить к председателю правительства Черномырдину, и все по одному и тому же вопросу — финансированию. Позиция чиновников была абсурдная — денег нет, но телевидение должно работать. Квадратура круга. Передо мной открывался какой-то фантастический мир с его некомпетентностью и политическим невежеством. Понять его было задачей непосильной, принять невозможно.

Вот так, день за днем, и формировалось тягостное чувство неудовлетворенности, известной растерянности, а заодно — и желание бросить все это к чертовой матери.

Помню начало чеченских событий. В день перед началом войны меня срочно вызвал Черномырдин. Там уже были Сергей Шахрай, Виталий Игнатенко и Олег Попцов. Черномырдин сказал, что принято решение навести порядок в Чечне. Грозный будет окружен двумя или тремя кольцами наших Вооруженных сил. Когда он обо всем этом рассказал, первым вспылил Попцов. Какие три кольца? О чем вы говорите? Это же война! Черномырдину ответить было нечего, да он и не пытался. Повторил, что решение принято Советом безопасности и президентом.

— Мы просим средства массовой информации помочь руководству страны.

— Но как помочь? — спрашивал Попцов. — Что мы можем тут сделать? Мы обязаны давать объективную информацию о том, как будут развиваться события, что там будет происходить.

Короче говоря, расстались мы, ни о чем не договорившись. Я задержался у Черномырдина. Спрашиваю его:

— Виктор Степанович, что происходит? Вы все там просчитали?

— Откуда я знаю. Я сам об этом узнал три дня назад.

На том наш разговор и закончился. На второй или третий день после начала войны на нашем канале появился резкий комментарий Генриха Боровика, в котором говорилось о бессмысленности этой войны и неизбежности тяжелых последствий. Утром раздался звонок из администрации президента, выразили резкое недовольство этой передачей. Где-то вечером позвонил Черномырдин, был весьма суров в оценках и упреках по этому же поводу. Через несколько дней он снова позвонил по домашнему телефону и в раздраженном тоне возмущался одной из вечерних передач о войне в Чечне. Передача была на самом деле тенденциозной, обвиняла в военных провалах правительство, а не конкретных военных. Тут Виктор Степанович был прав. Как потом оказалось, эта передача появилась при активном содействии и "финансовой помощи" Минобороны.

Новый режим увязал в интригах, слухах, нашептываниях и подсиживаниях, которые по своим объемам и бессовестности превосходили все мыслимые границы. Хочу определенно сказать, что в составе перестроечного Политбюро подобного размаха мерзостей и представить было невозможно. Дворцовые интриги, конечно, существовали и тогда, но они были утонченнее и не столь наглые. Существо то же самое, но нынешние формы номенклатурных игр настолько подлые, что вера в человека испаряется еще быстрее, чем раньше.

В середине 1994 года меня пригласил Ельцин. Встретил сурово. Попросил рассказать, как идут дела. Я откровенно поведал ему о своих тяготах и переживаниях. Пожаловался на то, что в коллективе еще немало людей, не желающих создавать добротные передачи о реформах. Я думал, что Ельцин хмур со мной из-за Чечни. Однако об этом не было сказано ни слова. И вообще, к чести Ельцина должен сказать, что за время моей работы на телевидении он ни разу не выразил ни одной претензии к передачам, хотя поводов для этого было достаточно. Лишь однажды он позвонил мне и попросил повнимательнее относиться к освещению отношений между ингушами и осетинами. Говорил о взрывоопасности этой темы.

К концу беседы он оттаял, вынул из папки страничку текста и передал мне:

— Почитайте!

Содержание записки было явно провокационным. В ней говорилось о том, что первый канал телевидения занял антиреформаторские позиции, очень часто появляются антиельцинские программы, что этот канал не является помощником президента. Записка без подписи, но явно готовилась в президентской администрации. Бумажка беспредельно глупая и лживая. Я даже не мог сразу сообразить, как прокомментировать эту демагогию. Молча смотрел на президента. Борис Николаевич улыбнулся и сказал:

— Смотрите, будьте осторожны, вас не только друзья окружают.

На том мы и расстались. Потом я спросил у Сергея Филатова и Вячеслава Костикова, откуда ветер дует.

— Кому-то хочется поставить на телевидение своего человека, — ответил Сергей Александрович.

Ни тот, ни другой о записке ничего не знали, но считали, что она рождена в президентских спецслужбах.

Если продолжить чеченскую тему, то, к сожалению, на этой почве у меня получилась размолвка с некоторыми моими добрыми друзьями, к счастью не очень долгая. Они упрекнули меня в том, что первый канал мало информирует людей о жертвах этой войны с российской стороны. Мой ответ был очень простым. Разрубленные или разорванные тела буду показывать только один раз, а не повторять одно и то же по 5–6 раз в сутки. Как участник войны 1941–1945 годов, заявляю, нельзя показывать матерям изуродованные трупы их детей. Жестоко это.

Демократические силы расползлись к этому времени в разные стороны. Только "Демократически выбор России" и "Яблоко" выступили против чеченской войны. Но дело ограничилось словами, а не массовым движением. Псевдопатриотические интересы военных, военно-промышленного комплекса, карательных служб возобладали, взяли верх.

Работа на первом канале телевидения давала мне возможность наблюдать, сравнивать, анализировать настроения в разных слоях правящей элиты. Но почувствовать и то, что для многих представителей старой и новой бюрократии я был лицом явно нежелательным. Не обнаружил и поддержки со стороны демократов. Когда председатель Думы Иван Рыбкин пригласил меня на своеобразный отчет перед депутатами, там собрались только представители коммунистов и элдэпээровцев. Из демократов, кроме Ирины Хакамады, я никого там не увидел. Коммунисты воспользовались случаем, чтобы устроить мне очередную политическую проработку. Само телевидение их мало интересовало.

В телевизионный этап моей жизни я встречался с президентом Ельциным несколько раз. Расскажу об одной из таких встреч. Где-то осенью 1994 года я изложил ему свое видение обстановки в стране. Сказал, что практически идет к концу второй этап демократического развития, начавшийся в августе 1991 года, но теперь уже не в СССР, а в России. Он требует политического обозначения. Необходима, как никогда, консолидация демократических сил. Президенту нужна социальная опора, ядром которой может стать партия социал-демократического направления.