Андрей Ранчин - Борис и Глеб

В «Сказании об убиении Бориса и Глеба» такая деталь, как повреждение ноги Глеба, понята неоднозначно, что выдает вторичность этого текста в сравнении с летописной повестью или, скорее, с ее источником, которым пользовался автор жития. Как будто бы сказано, что ногу повредил не Глеб, а конь Глеба: конь не «наломи ему (Глебу. — А. Р) ногу мало» (Повесть временных лет. С. 60), а просто «наломи ногу» (БЛД Р.Т. 1. С. 340). Правильный вариант содержит летопись, а не житие: споткнувшийся конь повредил ногу не себе, а Глебу, почему князь и вынужден был дальше плыть в ладье — ему было больно и трудно сидеть в седле. Если бы но гу покалечил конь, князь мог бы просто пересесть на одну из сменных лошадей, которые всегда имелись в отрядах, отправлявшихся столь далеко. Этот казус разъяснил еще А.А. Шахматов: История русского летописания. Т. 1.Кн. 1.С. 70-71.

Возможно, отказываясь от версии о муромском княжении Глеба и его путешествии в Киев по зову Святополка, Нестор исходил из того, что князь был еще ребенком и отец не мог отпустить его на княжение в далекой земле.

Повесть временных лет. С. 197—198. В одной из редакций проложного жития Глеба убийцами названы помимо Горясера Путша, Тальць, Елович и Ляшко. См.: Лосева О.В. Жития русских святых в составе древ нерусских Прологов… С. 290. Но это явно влияние «Повести временных лет», «Сказания об убиении Бориса и Глеба» либо краткого (проложного) жития Бориса и Глеба, в которых эти имена носят убийцы старшего бра та Бориса. Согласно южнославянской версии краткого (проложного) сказания об убиении Глеба, отрок ехал в Киев, чтобы отдать память умершему отцу («хотя видети гроб отца своего»). По свидетельству всех других текстов, Глеб был позван в Киев Святополком, который сообщил ему о болезни, а не о смерти отца Владимира. Это известие в южнославянской версии, по-видимому, появилось вследствие «редакторского вмешательства» (Там же. С. 172—173).

См.: Шахматов А.А. История русского летописания. Т. 1. Кн. 1. С. 71. По мнению исследователя, это указание попало в летописный свод начала XIV века, откуда и было заимствовано позднейшими летописями. В месте впадения Тьмы в Волгу позднее был основан монастырь, посвященный Борису и Глебу, на что обратил внимание А.А. Шахматов.

В «Степенной книге» — памятнике сере дины XVI века — сообщается, что в Кидекше Борис останавливался на пути из Ростова в Киев, а Глеб — по дороге из Мурома в Киев; см.: Степенная книга царского родословия по древнейшим спискам. Т. 1. С. 415. Это известие отражает реальность не XI, а XVI века, когда основной путь из Ростова в Киев шел уже не по Волге к Смоленску и далее вниз по Днепру, а через Суздальскую землю и Москву. См.: Комарович В.Л. Китежская легенда: Опыт изучения местных легенд. СПб., 2013. С. 145. По мнению B. Л. Комаровича, Кидекша в 1024 году после расправы с населявшими ее волхвами стала опорным пунктом для Ярослава Мудрого при христианизации Суздальской земли в 1024 году и только в позднейших преданиях Кидекша была названа местом, где останавливался Борис: Там же. C. 145-151.

Эту мысль еще почти двести лет назад высказал Н.А. Полевой, за метивший, что «иного пути и не могло быть тогда. В Муром ездили из Ростова, а из Киева плыли до Смоленска по Днепру, потом переезжали на Волгу, и сею рекою приближались к Ростову, достигая его от берегов Волги сухим путем». — Полевой Н.А. История русского народа. Т. 1. С. 506.

Вятичи могли отпасть от Киева после смерти Владимира и начала борьбы между его сыновьями (убиения Бориса).

Такие именования Христа Агнцем в Новом Завете постоянны: Ин 1: 29, 36; 1 Петр. 1: 19; Откр. 5: 6 и др. В ветхозаветной Книге пророка Исайи есть образ «Раба Господнего», который «яко агнец пред стригущим Его безгласен» (53: 7); в христианской традиции, начиная с Деяний святых апостолов (8: 32—35), он истолковывается как символ-предречение о Христе и о Его Крестной смерти. Глеб в «Сказании…», умоляя убийц о снисхождении, называет себя молодой лозой. Это тоже уподобление Христу: Иисус в Евангелии от Иоанна (15: 1) символически именует себя виноградной лозой.

Голубинский Е. Е. История канонизации святых в Русской церкви. С. 44, прим. 1. Также понимал известие источников и Д.И. Иловайский: «Тело его было заключено между двумя колодами (т. е. выдолбленными обрубками) и зарыто в лесу на берегу Днепра» (Иловайский Д.И. Становление Руси. С. 97).

Например, составители «Словаря древнерусского языка (XI—XTV вв.)» определяют значение глагола «повергоша» в «Чтении» Нестора как «бросили, положили, оставили»: Словарь древнерусского языка (XI—XIV вв.): В Ют. / Гл. ред. И.С. Улуханов. М., 2000. Т. 6 (овадъ — покласти). С. 475— 476. В церковной службе, восходящей, как принято считать, или к «Сказанию об убиении Бориса и Глеба», или к его несохранившемуся источнику, упоминание об оставлении тела Глеба между двумя колодами понято совершенно однозначно — как погребение: Глеб «межю дъвема колодами съкровенъ», сокрыт. — Жития святых мучеников Бориса и Глеба и службы им. С. 146.

Чешский этнограф Л. Нидерле считал, что в миниатюре Сильвестровского сборника отражен древний княжеский погребальный обряд скандинавского происхождения — похороны в ладье: Нидерле Л. Славянские древности / Пер. с чеш. Т. Ковалевой, М. Хазанова. 2-е изд. М., 2001. С. 230-231 и прим. 20 на с. 512.

Само это слово, восходящее к работам известного фольклориста Д.К. Зеленина, по-видимому, в народной традиции имеет несколько иной смысл, обозначая не «нечистых», а «забытых», непоминаемых покойников, отношение к которым двойственно; они могут и почитаться как носители сакральной силы; см.: Панченко А.А. Иван и Яков — не обычные святые из болотистой местности: «Крестьянская агиология» и религиозные практики в России Нового времени. М., 2012. («Новое литературное обозрение». Научное приложение. Вып. 113.) С. 143—166.

Московский церковный собор 1667 года (правда, кажется, в противоречии с более ранней господствовавшей традицией) указывал, что нетленными могут быть не только тела святых, но и тела отлученных и находящихся под архиерейскою и священническою «клятвою». См. об этом: Левин И. От тела к культу / Пер. с англ. А.Л. Топоркова // Левин И. Двоеверие и народная религия в истории России. М., 2004. С. 165—166.

Историк Б.А. Успенский обратил внимание на известие повести о Борисе и Глебе в составе Летописца Переяславля Суздальского: «Убиену же Глебови и повержено на пусте месте межи двема клад[о]ма сосновыми, и привержен хврастом» (ПСРЛ. Т. 41. С. 50-51.). По необъяснимым причинам ученый истолковал это известие как указание, что тело Глеба было повешено между деревьями, а это было одним из способов обращения с трупами заложных ( Успенский Б.А. Борис и Глеб: Восприятие истории в Древней Руси. М., 2000. С. 37. Возможно, на мнение Б.А. Успенского повлияло понимание выражения из летописной повести об оставлении тела Глеба «на брезе» («на берегу») как о погребении на дереве, принадлежащее Э. Рейсману (Reisman E. S. The Cult of Boris and Gleb. Remnant of a Varangian Tradition? //The Russian Review. 1978. Vol. 37. No 2. P. 141 — 157). Впрочем, Б.А. Успенский на эту статью не ссылается. Относительно недавно А. Поппэ упрекнул меня в доверчивом принятии трактовки Э. Рейсмана, справедливо отметив одну библиографическую неточность, мною допущенную (Поппэ А. Св. Глеб на березе: Заметка о ремесле исследователя // Ruthenica. Киiв, 2007. Т 6. С. 308—314). Однако в своей статье (Ранчин А.М. О принципах герменевтического изучения древнерусской словесности // Древняя Русь: Вопросы медиевистики. 2001. № 2(4) я лишь без необходимых оговорок поддержал мысль Э. Рейсмана о том, что в характере совершенного убийства и отказе от погребения тела могла отразиться дохристианская обрядность.).