Грэм Робб - Жизнь Бальзака

17 августа началась гангрена, и врачи махнули на него рукой. Перестали делать проколы, чтобы выпустить гной. Последняя ночь Бальзака была мучительной. Он страдал от боли, тревожился о судьбе недописанных романов и беспокоился об Эвелине. «Моя жена умнее меня, – говорил он Гюго, – но кто поддержит ее в ее одиночестве? Я приучил ее к большой любви» 1218. К утру он затих и полностью утратил зрение. Позвали священника прихода Святого Филиппа, совершавшего богослужения в соседней часовне. Бальзака причастили и соборовали перед смертью; он подал знак, что все понимает. Час спустя он сжал руку сестры, и началась агония.

В тот вечер, после ужина, пришел Гюго, узнавший новость. В комнате умирающего он застал мать Бальзака, слугу и сиделку (должно быть, Эвелина ненадолго вышла – факт, за который позже ухватился Мирбо). «Его лицо стало багровым, почти черным, перекосилось вправо. Он был небрит; его седые волосы коротко остригли; глаза у него были открыты и смотрели перед собой. Я увидел его в профиль; мне показалось, что он похож на Наполеона… От кровати шел невыносимый запах. Я откинул край одеяла и взял Бальзака за руку. Рука была в испарине. Я сжал ему руку, но он не ответил на мое пожатие» 1219.

Вскоре после того, как Гюго покинул дом, страдания Бальзака прекратились. Настал конец долгого ожидания. Бальзак умер 18 августа 1850 г. в половине двенадцатого. Ему был пятьдесят один год.

Сделали слепок знаменитой руки, написавшей сотню романов, и формовщик прислал счет на имя «г-на Бальсака» 1220. Лицо Бальзака на смертном одре зарисовал художник, который подметил признаки страдания и истощения. На том рисунке на лице Бальзака играет едва заметная улыбка; возможно, художник решил приукрасить действительность, а может, так вышло чисто случайно. О смерти сообщили Лоран-Жан и зять Бальзака, и начались приготовления к похоронам. Тело отвезли в церковь Святого Николая; позже вспомнят, что Бальзак задолжал церкви за право доступа в часовню. Долг выплатила его жена спустя чуть больше месяца после его смерти; ей предстояло расплачиваться за «дом его мечты».

Бальзак лежал в церкви два дня, рядом с памятником одной из двух его великих страстей. Дом на улице Фортюне снаружи напоминал мавзолей, внутри – сокровищницу. Через тридцать два года один из Ротшильдов снесет его. Теперь от него ничего не осталось. Но второй памятник, который также близился к завершению, по-прежнему полон жизни – и не только жизни. Взяв у своего творца жизненную энергию, «Человеческая комедия» сохранила ее. После смерти Бальзака она начала оказывать свое мощное и незаметное влияние на действительность.

В среду, 21 августа 1850 г., улицы в модном квартале Фобурдю-Руль были запружены транспортом и большой толпой народа, к явной досаде Ашиля Фульда, министра финансов 1221.

Утро было хмурое, небо затянули облака; министр ехал на важную встречу. Ничто не может задерживать министра, который выполняет свои обязанности, даже похоронная процессия.

Ашиль Фульд стал первым важным именем из мира высших финансов, который оказал поддержку новому президенту, и в результате еженедельные званые вечера, которые устраивал его старший брат Бенедикт, стали центром политической жизни. На вечерах у Бенедикта не только ели, но и обсуждали важные государственные дела. Там собиралась горстка людей, составившая элиту парижского общества. В тот вечер, после ужина, Ашиль очутился рядом со знаменитым «принцем критики» Жюлем Жаненом, который, по слухам, послужил прообразом циника в «Провинциальной знаменитости в Париже» Бальзака. Сходство совсем не обрадовало Жанена; в рецензии, которая вышла в «Ревю де Пари», он разнес роман и назвал его клеветой на «благородную и желанную профессию», под которой он подразумевал журналистику. Бальзака Жанен назвал вульгарным человеком, одержимым сексом, деньгами и изнанкой жизни; люди, хоть сколько-нибудь уважающие себя, не имеют с ним ничего общего. Впрочем, рецензию Жанен написал за одиннадцать лет до описываемого события 1222.

– А! – воскликнул министр. – Вы журналист и писатель, мсье Жанен. Вы сможете рассказать мне о похоронах, которые я видел; за процессией шла огромная толпа. Мне сказали, что умер романист, беллетрист вроде вас…

– Это, мсье, – ответил Жанен, к изумлению всех, кто его слышал, – был просто один из величайших людей, один из прозорливых гениев и самых блестящих умов нашего времени. – И он продолжал описывать Бальзака словами, которые вскоре стали клише для всех бальзаковедов. – Вам следует прочесть все его чудесные книги и заставить ваших коллег-политиков тоже прочесть их – членов правительства, финансистов, промышленников, агрономов, инженеров, судей, в общем, всех, – и вы изумитесь глубиной уроков, которые каждый из вас найдет там в своей отдельной сфере 1223.

Смерть в последний раз подняла занавес над творчеством Бальзака. Одни видели в нем безнравственное и опасное описание неестественно злобных людей, другие – монументальную истории общества, самый великий и полезный литературный труд со времен Мольера. Произнося в то утро надгробную речь на кладбище Пер-Лашез, Виктор Гюго провокационно заметил: пройдя в ворота смерти, Бальзак вернулся в общественную собственность. Отныне он принадлежит читателям. «Неведомо для самого себя, желает он того или нет, с его согласия или без, автор этого громадного, выдающегося труда принадлежит сильной расе революционных писателей», – сказал Гюго 1224. Стоя у могилы, Эвелина, должно быть, поморщилась, услышав, как ее мужа-легитимиста называют революционером. Сам Бальзак всегда знал, что его романы, как дети, в конце концов пойдут своей дорогой: «Даже самый мудрый писатель не всегда понимает – можно даже сказать, никогда не понимает – ни полного смысла своего труда, ни его истинного объема, ни вреда или блага, какие они способны принести» 1225.

На похороны Бальзака собрались почти все парижские писатели, а также – как казалось – множество его персонажей. Пришли и наборщики – безымянные представители рабочего класса, которые восхищались им и страдали от него больше иных критиков 1226. Гроб несли Виктор Гюго, Александр Дюма, представитель Общества литераторов и, со стороны правительства, Жюль Барош, министр внутренних дел, который незадолго до того добился принятия закона о запрете романов с продолжением. Самыми близкими родственниками, которые присутствовали на похоронах, были зять Бальзака и Лоран-Жан. Формально похороны были третьеразрядными 1227; на самом деле тот день стал днем национального траура, и для многих молодых писателей, считавших Бальзака своим учителем, – заходом солнца, закатом эпохи романтизма.