Евгений Балабин - Далекое и близкое, старое и новое

Начались занятия. Они заключались только в маневрах – полк против полка, бригада против бригады, дивизия против дивизии. Сотни наши придавались одной стороне и другой и занимались главным образом разведкой и ординаторской службой. После каждого маневра генерал Лечицкий собирал всех офицеров, участвовавших в маневре, и производил замечательный разбор. Он все видел и делал замечания каждой части. Кто начинал оправдываться – запутывался все больше и больше. Особенно доставалось одному старичку, бригадному генералу, которому оставалось несколько месяцев до получения пенсии и выхода в отставку. Нас генерал Лечицкий всегда хвалил.

По субботам, до вечера воскресенья, разрешалось уезжать в Петербург к семьям. Во Владимирском лагере семей не было. Гулять было негде. Тоска. Во время трехдневного перерыва генерал Лечицкий уехал в Петербург. Наш командир полка, генерал Пономарев, отбыл вслед за ним. От скуки у нас в собрании был постоянный кутеж. Придумали устроить похороны Владимирскому лагерю. Кого хоронить? Конечно, того бригадного командира, которому больше всего попадало, сделали чучело, голова из ваты, и, когда льют в рот вино, впечатление, что генерал пьет. Ночью, когда лагерь крепко спал, понесли на носилках чучело с громкими звуками трубачей. Похоронные марши раздавались на весь лагерь. Все вскочили и сбежались смотреть на процессию, идущую с факелами. После двадцатиминутной прогулки по лагерю чучело сожгли.

Через неделю, в субботу, брат Филипп ждал на станции поезд, чтобы ехать в Петербург. На платформе появился генерал Лечицкий и, поздоровавшись с братом, спросил: «Скажите, почему вы хоронили именно этого бригадного командира?» Брат ответил: «Самый типичный представитель Владимирского лагеря». А мы думали, что генерал Лечицкий и не узнает об этих похоронах.

Перед общими большими маневрами наш полк был уже в Дудергофе.

Как-то по Высочайшему повелению во время лагерного сбора был смотр полку в стрельбе. Погода в назначенный день была неблагоприятная – дул сильный ветер. Мишени стояли на 1400 шагов. Инспектирующий генерал предложил командиру полка назначить хорошего стрелка, офицера или казака, чтобы определить точку прицеливания, которая, ввиду сильного ветра, должна быть вне мишени.

Командир полка назначил меня определить эту точку прицеливания. Я сделал пять выстрелов, и все пять пуль легли в центр мишени. Инспектирующий генерал сказал: «Ну, если у вас есть такие стрелки, то я не сомневаюсь в успехе моего смотра». Действительно, полк своей стрельбой выполнил поставленное задание.

После стрельбы из винтовок началась стрельба офицеров и вахмистров из револьверов, прошла она тоже хорошо.

Инспектирующий генерал, говоря речь полку, сказал: «Если вы в такую бурю справились с задачей – значит, полк стреляет хорошо».

Процентная расценка стрельбы в пехоте и в кавалерии различна, так как для обучения стрельбе отпуск патронов на каждого пехотинца приблизительно в два раза больше, чем для кавалериста, и потому процент попадания для кавалерии, по уставу, понижен по сравнению с пехотной оценкой. Но наше начальство, начиная с начальника дивизии, требовало, чтобы стрельба кавалерии и казаков была выше отличного по пехотной расценке, говоря, что кавалерийская расценка введена в устав, чтобы не писать неприятности в приказах.

Для того чтобы достигнуть такого успеха в стрельбе, в полку, кроме всевозможных приготовительных к стрельбе упражнений, рекомендованных уставом (поверка прицеливания и спуска курка, наводка треугольников, стрельба дробинками и уменьшенным зарядом на стрельбище, устроенном на чердаке казармы), практиковалась ежедневная прикладка. В помещении казаков на окнах и стенках, в разных местах, наклеены были маленькие мишеньки, в которые казаки «стреляли» учебным (деревянным) патроном. Обыкновенно вахмистр кричал: «Выходи на прикладку». Все разбирали винтовки и без всякого строя кто где хотел «стреляли» в эти мишеньки. Прикладка продолжалась меньше десяти минут, никого не утомляла и была очень полезна.

Лично я имел собственную винтовку, которая стояла у меня в кабинете, и я несколько раз в день занимался прикладкой, тратя на это 2 – 3 минуты. Благодаря этому в моем послужном списке три раза записано о получении за стрельбу императорских призов.

6 декабря 1908 года я был произведен в подъесаулы.

В 1909 году мне удалось получить отпуск на четыре месяца. Я списался со своим братом Владимиром, живущим в Новочеркасске, и мы с нашими семьями провели лето на хуторе Балабинка (основанном предками) в 12 верстах от Семикаракорской станицы. Зимовник в это время был уже продан. С нами была няня, пожилая женщина из Пошехонья, первый раз в жизни попавшая на юг. Она удивлялась всему: и гостеприимству незнакомых казаков, и обилию винограда, арбузов и дынь, колоссальному в этом году урожаю хлебов – казаки засыпались зерном, некуда было его ссыпать и прочее. Когда появились первые огурцы, няня захотела купить один и, приноравливаясь к петербургским ценам, не знала, дадут ли ей один за двадцать копеек. Подошла к приехавшему торговцу и молча протягивает двугривенный. Торговец торопился и крикнул: «Поднимай передник», и няня не успела опомниться, как торговец насыпал ей полный передник огурцов. Жена спрашивает: «Няня, зачем вы так много купили?» – «А я думала, что он мне даст один».

Я с братом был ежедневно на охоте. Кроме реки Сал, притока Дона, Балабинка окружена озерами, и охота там хорошая. Благодаря великолепному урожаю прислугу нельзя было нанять – все работали в поле, и жене, и няне приходилось самим чистить птицу и готовить, а я ежедневно приносил больше десятка, а за лето (три месяца) убил 682 штуки разной дичи.

Ездил я на несколько дней на зимовник к В.Я. Королькову 79, новому хозяину нашего зимовника. С грустью обошел я все родные места, где родился и провел чудное детство и юность.

6 декабря 1909 года я награжден орденом Святой Анны 3-й степени.

6 октября 1910 года назначен командиром 3-й сотни.

26 августа 1912 года произведен в есаулы и в этот же день награжден медалью в память 100-летнего юбилея Отечественной войны.

6 сентября 1912 года. Наконец мы в вагоне и едем к берегам Каспийского моря – на Брянскую косу и к дельте Терека. Мечта, задуманная мной и Михаилом Михайловичем Алфераки 80, наконец осуществляется. Отпуск получили на два месяца и везем с собой по два ружья, винтовки, маузеры с двумя сотнями патронов, около 2000 ружейных патронов на каждого, консервы, палатку, летнее, осеннее и зимнее платье (неизвестно, какая будет погода). За денщика с нами казак Иванков.