Булач Гаджиев - Дочери Дагестана

Темир-Хан-Шура. Андреевский военный собор

Их определили в педагогический техникум при Доме кадров, где ныне расположено здание сельхозакадемии. Здание маячило на горе, как средневековая крепость. Кругом – пусто: ни деревца, ни травинки. Ветры дуют с четырех сторон. Знойное солнце – летом, студеная погода – зимой. Из города туда добирались пешком, подталкиваемые, сбиваемые с ног диким ветром.

Не прошло и месяца, как все трое приезжих специалистов будто по команде заболели малярией. От хинина пожелтели лица, потеряли слух, остались кожа да кости. Не до работы было. Какая польза государству от таких приезжих, хотя, по правде говоря, и «свои» также страдали малярией.

Нарком просвещения Дагестана предложил:

– Переходите в Махачкалу, открываем институт.

– Вот только у меня встречный вопрос: а как быть с малярией? – спросила Елизавета Саввична.

– Пройдет, – обнадежил нарком.

Не проходила. В коридорах Наркомата просвещения ростовских товарищей как-то встретил учитель Я. Д. Кауров.

– В сорока пяти километрах, если ехать в горы, находится чудо! – загадочно сказал он им. – Поедемте. Не пожалеете!

В тот же день поезд увозил ростовчан в Буйнакск. Стук железнодорожных вагонов то замирал, то снова возникал, так же как стук сердца Елизаветы Саввичны от неизвестности, что ждет ее впереди.

Темир-Хан-Шура. Реальное училище

А в окно вагона на нее глядел невиданный до этого мир: то коричневые скалы, то желтая песчаная гора, то широкая речная долина. Паровоз тащил поезд со скоростью пешехода, что давало ребятне возможность сорвать гроздья винограда и снова зацепиться за один из вагонов.

Через три часа поезд, наконец, торжественно подкатил к Буйнакскому вокзалу. Местные учителя А. Г. Бокарев, Я. Д. Кауров и их товарищи поводили гостей по окрестностям города, поднимались на Беловецкую горку, угощали фруктами из сада Адама Григорьевича. Действительно, чудо! Болезнь как рукой сняло.

Остались. Работали в педтехникуме. Кроме них, в этом учебном заведении имелось несколько выпускников института им. Герцена и МГУ. Народ чрезвычайно интересный. Среди них выделялся учитель литературы Борис Рябов. Он писал стихи. Теща – француженка Жозефина Эдуардовна Масюис – была и первой его слушательницей. Он нередко спрашивал ее:

– Мама, как пишется такое-то слово?

– Ай-яй-яй! Я кончила пять классов гимназии, а ты – институт. И чему вас там учили? – начинала смеяться мама. – Стало быть, ты не нашего поля ягода.

– Нас учили, как сохранить революцию, – в тон ей отвечал Борис Рябов, – которую ваши парижские коммунары проворонили!

Начинался спор, походивший на спектакль двух актеров, которые, не прибегая к резкостям и колкостям, остроумно и с юмором разыгрывали его, скорее для окружающих, чем для себя. Кончалось все тем, что теща показывала, как пишется злополучное слово. Жозефина Эдуардовна оказалась начитанной и много знающей женщиной. Владела несколькими европейскими языками. Нередко глубокой ночью Борис стучался к ней и говорил: «Не засну, пока не прочитаю Вам новые стихи». Знал, что она не рассердится. Ее резюме для учителя – поэта было окончательным.

Елизавету Саввичну, кроме француженки, удивляла и преподавательница русского языка и литературы Мария Шароновна. По просьбе товарищей она декламировала лирические стихи. Поразительный эффект. Возьмись читать ты – мало кто станет слушать, а у нее слова, если можно так выразиться, приобретали объемность. Учащиеся, как и учителя, слушали эту очаровательную женщину с огромным вниманием. От нее веяло какой-то манящей силой. Каждое ее движение было картиной. Короче – талантливый человек.

После войны Мария Шароновна путешествовала по Германии, оттуда – в Москву, где и осталась навсегда. Каково же было удивление буйнакских товарищей, когда они узнали, что их коллега – автор книг и одной нашумевшей пьесы.

Вот в таком кругу вращалась Елизавета Саввична, к таким людям она тянулась.

30-е годы. Карточная система на продукты. Сказать, что трудное было время, значит, ничего не сказать. Учащийся третьего курса лакец Махлаев объявлял: «Мы сегодня на обед получили H 2O». Назавтра повар техникумовской столовой в суп добавил несколько картошин, а Махлаев на уроке химии решает самим же придуманную «задачу»: «H 2O + 10 граммов крахмала. Равняется…»

Елизавета Саввична в техникуме вела пять предметов – историю, истмат, диамат, политэкономию, деткомдвижение. Многое не получалось. Опыт таких педагогов, как А. П. Скрабе, А. Г. Бокарев, подсказывал: надо учить местные языки. Решила начать с кумыкского. Легче бывало, когда учила стихи:

– Ингилислер халгка душман… [27]

Овладевать новым языком помогали учащиеся. Это сближало детей с учителем. Имелись и другие резервы – чеховские пьесы. Они оказывались вдвойне смешными, так как актеры страшно коверкали слова, не там делали ударения, реплики произносили на свой лад, очень часто не понимая смысла того или иного слова, а главный герой спектакля вместо того, чтоб двигаться, прилипал к стулу, точно к княжескому трону. Все-таки спектакли оказывали положительное воздействие.

Как-то выпускники показывали пьесы первокурсникам. Те сидели не шелохнувшись. Во время второго акта на сцену вышла Елизавета Саввична и попросила: «В тех местах, где смешно, пожалуйста, смейтесь!» Но и после ее совета многие не могли разобраться, где «смешно», а где нет.

В годы борьбы с ликвидацией неграмотности Елизавета Саввична много поездила в горах. К этой священной миссии она вместе с педагогическим коллективом готовила и учащихся. Перед поездкой в горы произошел один примечательный разговор, оставшийся в памяти навсегда. Ребята из Кизлярского района спросили у нее:

– Возможно ли проводить коллективизацию в дагестанских условиях?

– Непременно! – отвечала она. – Вся страна идет к этому, а Дагестан – частица нашей Родины.

– Как быть, если у нас, к примеру, в деревне только один член партии, да и тот неграмотный?

– Вот вы поедете и будете учить людей грамоте и строить колхоз…

– А у нас на Кизлярщине, – не отставали двое, – убивают активистов. Как нам поступать?

Елизавета Саввична могла бы преподнести им кое-какие факты из собственной жизни. Например, как в станице организовала коммуну из 40 бедняков. Балковая этих людей повезла на усадьбу помещика Березовского. Заняли дом. Оставив коммунаров, она поехала в губком за семенами, сельхозпродуктами, сельхозорудиями, за бельем для детворы. Возвратилась, а каза́чки руки в боки и к ней с криком: «Что ты наделала? Хочешь, чтобы нас с детьми поубивали?»