Анатолий Вишневский - Перехваченные письма

Степан — прекрасный альпинист, ходит, опираясь на палку, и требует все выше, а Бобик все прыгает, как котенок, не желая понять опасности, но, к счастью, как будто окреп немного, во всяком случае, больше не падает, и колени у него совсем целы. Он вызывает восторг англичанок.

Если жасмин цветет, сразу подрезай цветы, для того, чтобы шире был куст в будущем году. А лаванду ты собрала? Неужели розы еще не расцвели? А гвоздики на круглой клумбе какого цвета?

Письма из дому перешли. Я домой написала и послала две фотографии.

Дети спят, Николай тоже, я тоже.

Сутин пообещал, что в воскресенье придет смотреть мои работы. Наступило воскресенье. Пять часов, шесть, половина седьмого, а его все нет. Наконец, он пришел вместе с Гингером. А мой Мишенька как назло раскричался. Обычно я как-то умудрялась так его уложить, чтобы он тихо спал, — а тут ничего не помогает, кричит!.. Сутин спокойно наблюдал за этой сценой, а потом сказал:

— Карская, да оставьте… Сам успокоится. У меня тоже что-то такое есть: не то сын, не то дочь.

— Мэтр, отвечаю, — я женщина и мать, в этом разница.

— Да, но вы прежде всего художник. А это вырастет само собой. Потом мы долго смотрели работы, и перед уходом Сутин сказал, что хотел бы следить за моим творчеством:

— Учить вас буду я. Не учитесь ни у кого.

…Сутин стал приходить ко мне. Моими работами часто бывал недоволен: «Это можете выбросить — плохо». Он был очень суров и, бывало, ругал меня последними словами. Я преклонялась перед ним, но продолжала делать, что мне хотелось.

Я встретила ее впервые накануне войны. У нашей общей подруги. Чудесное видение.

Как сейчас, вижу ее, сидящую на кушетке, нога на ногу, высокую, худую, угловатую, в черной юбке и светлом свитере. Стройную, как свеча. Вижу ее продолговатое, меловой белизны лицо чуть-чуть монгольского типа. Ее короткие черные волосы и большой рот с яркокрасными губами — единственное цветное пятно.

Она что-то говорила грудным, хрипловатым, странно привлекательным голосом, побыла еще минут пять, потом ушла. Меня поразило то, что ее красота (а она была красива) не соответствовала никаким известным канонам красоты. И в ушах еще звучал ее странный голос. Кто это такая? Ида Карская, художница.

31 августа 1939

Soldat Karfunkel-Karsky, Serge

7е S.I.М.

Caserne Bernard

Dôle (Jura)

16 av. Jean-Jaurès

Montrouge, Seine

Дорой мой Сергушенька, где вы сейчас, мой родненький? У нас пока все спокойно, вчера перевезла вещи из Meudon'a и отвезла Джеки, оставила его у консьержки и дала ей 10 fr.

Сынишка наш очень притих. Каждый раз спрашивает, где папа? Папа à la guerre [216]. Его поражает, он выбегает на балкон и кричит: papa, ку-ку! За мной следует повсюду и все боится сирены…

Когда поезд ваш ушел, мне показалось, что почва из-под ног уходит. Mais je suis très brave [217].

Сегодня ходила с Мишей на rue Cloître-de-Notre-Dame, там выдают маски детям с двух лет, но, оказывается, что только парижанам, а я — Montrouge.

Думаю пойти на Raspail в «Femmes Volontaires» [218]и записаться в défense passive [219]в районе Maintenon или Chartres, но это я еще не окончательно решила.

После объявления войны мой отец был призван в армию, где служил в качестве санитара (он был слишком близорук для строевой службы).

В сентябре 1939 года, после мобилизации и отъезда мужчин, среди гражданского населения пронесся ветерок паники, стали распространяться слухи о бомбардировках, о возможном вторжении немцев… Один из друзей моих родителей, Сусланский, не призванный в армию, отец четырех детей, предложил нескольким друзьям, женам ушедших на фронт солдат, в том числе и моей матери, отвезти их подальше от фронта, в центр Франции. Мы — кроме нас, было еще три или четыре человека — отправились в путь на Ситроене. Во время одной из остановок наш водитель, вместо того, чтобы утолить жажду кофе, выпил пива. В результате неподалеку от Тура он задремал за рулем, и мы попали в аварию.

У матери была сломана нога, у меня — ключица, остальные пассажиры, кажется, серьезно не пострадали. Сидевший за рулем Сусланский тоже не получил видимых повреждений, но удар о руль был таким сильным, что это вызвало внутреннее кровоизлияние, которое через два или три дня привело к остановке сердца.

3 сентября 1939

Exp. Mme Joseph

55, rue de la Goutte d'Or.

Дорогой Сереженька!

Вчера вечером я тебе отправила открытку, в которой написала, что Ида с Мишенькой уехали первого вечером в направлении Bordeaux. Но я точно не знаю, в Bordeaux ли они уехали и вообще уехали ли уже. Дело в том, что Ида в 9 вечера упаковалась и сказала мне, что ждет к 10 или немного позже, чтобы за ней приехали или Котляр с женой или кто-то другой. Я с ней рассталась, и она обещала мне прислать pneumatique, если не уедет. Но сегодня прошел день, a pneumatique от нее я не получила, из чего заключаю, что она уехала.

2 сентября 1939

Hôpital Bretonneau

Salle 14 Clinique

Tours, Indre et Loire.

Дорогой мой, золото мое, не волнуйтесь, когда получите письмо из Tour'a, теперь нужно ждать всяких неожиданностей.

После всеобщей мобилизации я хотела уехать. Говорили, что утром в субботу люди не смогут уехать, так как поездов не будет, а машины реквизируют. В 10 1/ 2явился мой кузен Сусланский. Я лежала уже в кровати, но более или менее была сложена. Миша очень обрадовался поездке. Я оставила верного Джеки консьержкам, и они решили везти меня в Sous-Lac или что-то вроде этого. Я должна была там устроиться и вызвать Дину. Ночью до Тура все было хорошо, дальше что-то случилось. Машин была тьма, а я заснула, и все мы оказались в крови. В первую очередь вытащили меня и нашего сына из машины и привезли в Тур. Мишутка абсолютно не тронут, я довольно мало, но в госпитале буду лежать столько, сколько будут держать.

8 сентября 1939

Сережик, мой единственный, как бы я хотела, чтобы война кончилась этими несчастьями. А ведь это только цветочки. Все несчастья еще впереди. Может быть, еще пронесет, но, кажется, надежды мало.

Сергуша, пишите два раза в день, три, если можно. Слово, два слова, но чтобы мы знали, где вы!

Только что больных погнали в погреб. Милый, что значит быть матерью, оказывается, можно прекрасно ходить на одной ноге и держать младенца на руках. Это была fausse alerte [220], мы ведь в Tours'e, но было и театрально, и страшно, и замечательно они это проделали…

Страшно волнуюсь, но не за нас, мы более или менее в abri [221]в Tours'e, но вы, но Дина, Бетя, дети… Ведь это светопреставление, вы думаете, что это долго может продолжаться?

Храни вас Господь, наш единственный.