Вилен Визильтер - Телевидение. Закадровые нескладушки

Наша командировка в одной из гостеприимных станиц Ростовской области заканчивалась как раз в Медовый Спас. Гостеприимные хозяева устроили для съемочной группы прощальный завтрак со свежим медом и медовухой. В заключение всем подарили по трехлитровой банке свежего ароматного меда и быстро проводили нас на полустанок, где поезд «Ростов – Москва» стоял всего две минуты. Пришлось мне, оператору и шоферу в спешном порядке буквально забрасывать в тамбур съемочный багаж, разомлевших участников съемочной группы и сладкие подарки в стеклянной таре. Я вскочил в поезд уже на ходу. Когда глаза привыкли к темноте после яркого южного солнца, мне предстала сюрреалистическая картина. Я стоял среди огромной медовой лужи, а в ней барахтался лицом вниз осветитель, очки которого буквально прилипли к полу. Он делал какие-то странные плавательные движения, борясь за свою жизнь на глубине меньше фута. Кое-как мы его вытащили из очков, и он отправился в вагон, оставляя в проходе жирные медовые следы. Пока мы ублажали остатками меда и другими ценными подарками разъяренную проводницу и усердно зачищали следы невольного преступления, наш незадачливый медовый пловец мирно храпел на верхней полке. Мы с облегчением вздохнули: вроде бы свою ложку дегтя в командировочной банке с медом более-менее благополучно проглотили, но не тут-то было. Видно, не до конца мы испили чашу сию. Вдруг раздался жуткий грохот и женский визг. Наш осветитель свалился с верхней полки и буквально прилип к пассажирке на нижней полке, но не удержался на этой позиции и плюхнулся на пол. Так и пролежал там до самой Москвы. Этим и запомнился Ростов своим медовым ароматом с привкусом дегтя.

Рядом с Шаболовкой находится не только крематорий, но и еще Донские бани. Мы туда нередко ходили париться после работы, а иногда и во время. Брали один билет на четверых в отдельный номер. Дешево и сердито. Однажды на входных дверях увидели объявление: «Париться в отдельном номере лицам разного пола категорически запрещается, за исключением лиц, с ярко выраженной инвалидностью».

Снимали мы в Тбилиси какую-то очередную телепрограмму. Естественно, хозяева пригласили в гости всю нашу съемочную группу. И мне, как руководителю, почетному гостю, вручили рог, в который вместилась целая бутылка киндзмараули. Я смотрел на этот рог с ужасом. Ведь рог не стакан, на стол не поставишь. Его придется осушить до конца. И когда раздались крики: «Пей до дна, пей до дна!» – у меня было ощущение, как будто вколачивают гвозди в крышку моего гроба. И затем все поплыло как в тумане. Я вцепился в краешек стола, чтобы не свалиться со стула. Но, пока очередной оратор произносил длинный, цветистый, типичный, по-грузински изобретательный тост, я протрезвел, и ситуация благополучно разрядилась. И тогда я понял, почему у грузин такие длинные, яркие, с хорошим чувством юмора тосты. За таким застольем опьянеть трудно, даже при обильном возлиянии.

Это случилось в те времена, когда видеозапись существовала лишь в научной фантастике. На телевидении существовала целая система жестов. Так, поднятый вверх указательный палец означал, что до конца программы осталась одна минута. Кольцо, прочерченное в воздухе указательным пальцем, означало, что пора закругляться, а скрещенные над головой руки означали, что все, время вышло, и так далее. И вот идет передача о ситуации на дорогах города. Заканчивал ее начальник ГАИ. С ним заранее оговорили все эти жесты. Показали ему минуту. Он кивнул, что понял. Затем прочертили круг. Он посмотрел, задумался, глаза его просияли. «А теперь поговорим о ситуации на Садовом кольце», – бодро начал он. Продолжать ему не дали. Вырубили из эфира. А находчивый диктор объявил: «О ситуации на Садовом кольце, дорогие телезрители, мы поговорим с вами на следующей неделе. А сейчас мы приглашаем к телевизору самых маленьких…»

Все думают, что путь телерепортера усеян розами. Увы, там и шипов предостаточно. Да и арбузных корок видимо-невидимо. И очень важно не поскользнуться на одной из них. Эту историю мне рассказал Рейн Кярэмяэ в маленьком уютном баре Таллинского телецентра за рюмочкой коньяку. В середине 60-х годов на фоне всеобщей телевизионной серости отличались своим незаурядным поведением в эфире и каким-то европейским лоском и европейской свободой два телерепортера – Леонид Золоторевский и Рейн Кярэмяэ. Вот им-то и поручили вести из Ленинграда на Финляндию какой-то телерепортаж об очередном «судьбоносном» эпохальном событии. Они, в отличие от наших телевизионных тяжеловесов, сделали это легко и изящно. Выключили камеры. Ребята вздохнули с облегчением. «Ну и бред собачий мы тут пороли», – сказал кто-то из них. И тут оказалось, что микрофоны выключить не успели. И вся эта неофициальная, закадровая реплика улетела в Финляндию вслед за официальной картинкой. На этом успешная карьера блестящих телерепортеров прервалась, и надолго. А это были блестящие телерепортеры. Особенно Леонид Золоторевский, яркая личность высокого европейского уровня.

Сейчас все заинтересованные мальчики и девочки хорошо знают Институт телевидения имени Литовчина, а некоторые счастливчики даже в нем учатся. А я хорошо знал основателя этого института. Миша Литовчин был моим коллегой и приятелем. Мы его в шутку называли «Наглый фраер хуже танка». Он был безумно пробивным товарищем. Он мог пробить все. Однажды он даже заставил линкор дважды сниматься с якоря. И вот как-то на маневрах ВДВ он снимал массовое десантирование парашютистов. По его команде все десантники должны были одновременно покинуть самолеты. Прозвучала команда. Посыпались парашютисты. Но оказалось, что телеоператор опоздал нажать на кнопку и не зафиксировал начало этого грандиозного массового действа. И тогда Михаил Аронович Литовчин в полном отчаянии завопил: «Все назад! Все назад!!!» Увы. Команда оказалась невыполнимой. Это был тот редкий случай, когда Мише что-то не удалось.

Старые телевизионщики, наверное, еще помнят Яшу Фридмана. Он работал в отделе организации программы «Время» и находился в водовороте событий. Вокруг него постоянно кипела и бурлила жизнь. Яша знал и умел все. Он мог в кратчайший срок решить любую неразрешимую проблему. Даже мы, люди посторонние, очень часто пользовались его услугами. Он по доброте душевной никому не отказывал и чувствовал себя в этом телевизионном водовороте как рыба в воде. Это была его стихия.

Но когда рухнул Союз и стало рушиться Центральное телевидение, у многих сотрудников уходила почва из-под ног. И вот в этот момент общественного, да и профессионального катаклизма жена Яши Фридмана, кстати, не еврейка, уговорила его уехать в Израиль. Спустя некоторое время кто-то из наших режиссеров побывал там в командировке. По приезде он нам сообщил: «Ребята, а знаете, кого я встретил? Яшку Фридмана. Даже побывал у него дома. Представляете, Яшка Фридман, как Илюша Обломов, лежит на диване и никуда не выходит. Я его спрашиваю: «Яша, ты ли это? Ты и диван! Это же несовместимо. Это невозможно представить даже при очень сильном воображении!» И знаете, что он мне ответил? «Там, – и показывает пальцем на стену, – слишком много евреев». А вот жена его, не еврейка, запросто натурализовалась и нашла себя в той своеобразной среде. Вот такие парадоксы случаются в жизни.