Вилен Визильтер - Телевидение. Закадровые нескладушки

Как раз в день «павловской реформы» по обмену купюр, в разгар ажиотажа и паники, я с редактором программы «Человек и закон» Александром Карповым и оператором Юрием Гвоздем отправился в командировку в Красноярск. Снимали там милицейскую операцию против наркомафии. Наши хозяева готовились к захвату одного из злачных мест в цыганской слободе. Об этой слободе давно ходила дурная слава в городе. Говорили, что если туда случайно попадешь поздно вечером, то на следующее утро можешь оказаться в виде свежей разделанной говядины на местном рынке. Так как древний милицейский рыдван в самый ответственный момент сломался, пришлось группе захвата и нам ехать в район операции на нашем микроавтобусе. В довершение ко всему на всю группу оказалось два бронежилета, и нам предложили снимать, не выходя из машины. Мы, естественно, отказались. Не для этого мы летели тысячи километров. Идя навстречу и нашим, не бог весть каким возможностям, операцию назначили на поздний вечер, когда день вроде бы уже закончился, но и ночь еще не наступила. Подъезжаем к объекту – ни души, пусто. Юра включает накамерный свет, выскакиваем из машины. И тут началось, как будто нас все-таки ждали. Свист пуль, ор, звон стекла. Вот где сбылось предсказание бабы Любы. Но что странно, страха не было, а был какой-то кураж и азарт. Потом уже, когда отсматривали эти видеокадры, они были буквально в сетке огненных трассирующих нитей. Высадили дверь, ворвались в халупу, уложили всех лицом на пол. Одна только молодая истеричная цыганка не подчинилась команде. Почему-то весь гнев ее обрушился на нас, а не на ментов. Она повернулась к нам задом, нагнулась, подтянула свои многочисленные юбки, оголив часть туловища ниже спины, и завопила что есть мочи: «Снимайте, гады, снимайте! Снимайте мою ж…» И тут после всей этой суматошной стрельбы, крика и мата руководитель нашей маленькой оперативной группы спокойно так ей говорит: «Гюльчатай, закрой личико». Цыганка так же спокойно повиновалась. Спектакль закончился. Дальше все пошло своим чередом: марихуана в мешках, протоколы, понятые и прочее. Мы определили жанр нашего репортажа как эротический боевик.

Раньше у пропагандистов истории пролетарского государства в ходу была фраза: «Булыжник – оружие пролетариата». Ее так часто повторяли, что она намертво застряла в памяти. Даже памятник этому пролетарию с булыжником поставили на Красной Пресне [прекрасная скульптура в стиле авангардизма работы И. Шадра – прим. ред. ]. А вот и не булыжник, а бутылка – оружие пролетариата. Я в этом убедился на своем личном опыте.

В конце перестройки из городского пейзажа исчезли очереди, вечные спутники развитого социализма, и не потому, что вдруг наступило изобилие, а, наоборот, ввиду полного отсутствия присутствия продуктов питания и ширпотреба, исчезли даже тюлька в томатном соусе и завтрак туриста за 37 копеек. Лишь граненые бутылки с уксусом украшали пустые полки магазинов. И только у винно-водочных отделов остались очереди, угрюмые, злые, бесконечные. Они напоминали гигантские головастики: маленькая, бурлящая головка у входа в магазин и бесконечный молчаливо-угрюмый хвост.

Мы с оператором Грачиком Саакяном выехали на съемку этого экзотического штриха эпохи незабвенного «Минерального» Секретаря для программы «Авось». Грачик с большой неохотой и с каким-то нехорошим предчувствием согласился со мной ехать. Предчувствие его не обмануло. Не успел я дать команду «мотор», как от жаждущего «хвоста» отделился верзила с пустой бутылкой в руке и решительно направился в нашу сторону. «Бежим в машину», – шепнул Грачик. «Стой, хуже будет», – рявкнул я и повернулся к непрошенному гостю.

– Постой, братан, шарахнуть ты всегда успеешь. Лучше скажи, как тебя зовут?

– А тебе зачем?

– Ну как зачем, так принято. Ну меня, например, зовут Вилен.

– Как?!

– Вилен.

– И зовут-то тебя не по-человечески. Тьфу, прости господи!

– А тебя по-человечески?

– Меня – по-человечески.

– Ну и как?

– Леха.

Я понял, что мордобоя уже не будет. Момент упущен.

– Послушай, Леха, ты где работаешь?

– На «Серпе и Молоте».

– Ну и мы работаем, понимаешь, это наша работа. Ты думаешь, нам напиться не хочется от этой собачьей жизни? Ты лучше вместо того, чтобы бить нас по башке, скажи все, что ты думаешь об этом дерьме.

– Я-то скажу, так ведь ты хрен покажешь. Знаем мы вас. «Все, как один, вместе со всем советским народом…»

– Вот если не покажу, вот тогда и шарахнешь.

– Ну смотри! Я тебя из-под земли достану.

– А чего искать, вон наша проходная. – Я показал на шуховскую вышку. – Давай.

И Леха дал. Сплошные «пикалки» пришлось вставлять в его забористую речь. Я его поблагодарил и дал свой номер телефона с датой эфира. Он мне позвонил в тот же день:

– Ну, ты даешь! А тебя после этого никто не шарахнул по башке?

– Да вот, пока никто.

– А я ведь тебя чуть не того, вместе с твоей этой штукой. Да уж больно ты мастер зубы заговаривать. Но, хоть и болтун, но, молодец, слово держишь. Будь здоров!

Во время съемок одной из телепрограмм мне пришлось побывать в двух городах Украины: в Киеве и во Львове. И в Киеве и во Львове, кроме всего прочего, мы снимали памятники украинскому народному поэту Тарасу Шевченко. И тут я обратил внимание на одну любопытную особенность. В Киеве на постаменте памятника выбиты слова из «Заповита» – Завещания. В переводе это звучит так:

На львовском памятнике поэту тоже приведены слова из «Заповита». Но другое четверостишие:

Вот вам и разница в менталитете населения Восточной и Западной Украины. В одном – доброта и миролюбие, в другом – воинствующая агрессия. Одна страна, казалось бы, один народ, а какое разное, прямо противоположное отношение к миру. Да и к поэзии.

Где-то в году 1986-м или 1987-м, в бытность Б. Н. Ельцина секретарем Московского горкома партии, в одной из моих телепрограмм выступил академик Тоболин, главный педиатр страны, и привел очень тревожную цифру: «В прошлом году в Москве родилось 53 % неполноценных младенцев. Это говорит о вырождении нации». Тогда только-только повеял свежий ветер перемен, и внутренний цензор не отреагировал на этот тревожный сигнал. Так эта информация академика Тоболина вместе с его комментарием и ушли в эфир. На следующий день меня срочно вызывают в партком Гостелерадио СССР. Он помещался тогда в здании Госкомитета на Пятницкой. Битый час прождал в приемной. Наконец захожу. Огромный кабинет. В глубине – за огромным столом – Королев, секретарь парткома. Молчит, что-то пишет. Молчит минуту, вторую, третью. Понял. Выдерживает мхатовскую паузу. Как же ее любили в те времена чиновники всех рангов. Наконец поднимает голову: «Вы написали заявление об уходе по собственному желанию? Если нет, то настоятельно советую вам это сделать, иначе мы уволим вас по статье». – «С чего это?» – изумился я. «Читайте», – говорит он и протягивает мне официальное письмо, подписанное секретарем Московского горкома партии Борисом Ельциным. В нем сообщалось, что авторы такой-то передачи, вышедшей в эфир такого-то числа, «зловредно клевещут на Московскую партийную организацию и на всех москвичей в целом». Указывалось, что партийная организация Гостелерадио СССР недостаточно активно работает с кадрами и что необходимо очищать коллектив такой идеологически важной организации от зловредных элементов. В общем, что-то в этом роде. Дальше последовала стандартная фраза секретаря парткома: «Вы на чью мельницу воду льете? С чьего голоса поете? Идите. Вас уже ждут в отделе кадров». Пока я собирался с духом, власть в Московском горкоме переменилась, а вслед за ней сменилась партийная власть и в Гостелерадио. Началась перестройка.