Вилен Визильтер - Телевидение. Закадровые нескладушки

Стоит ли удивляться, что, когда рухнул железный занавес и все средства передвижения стали открыты, талантливые, честолюбивые и не нашедшие признания на родине люди ринулись в свободный мир в поисках применения своих способностей. Так началась грандиозная утечка мозгов, которая, увы, продолжается и поныне. Это признак не развития, а деградации. Опасный симптом для государства.

« Кто ж станет спорить, что мобильный телефон – великое благо нашей цивилизации. Он экономит время, сокращает расстояния, поддерживает столь необходимые для нормального существования связи, позволяет чувствовать себя везде неразрывно связанным со всеми», – думал я, мчась на электричку после 10-часового видеомонтажа очередного телефильма по устранению замечаний всех десяти телеинстанций. Вдруг раздается звонок. Звонит шеф-редактор:

– Та-та-та-та-та…

– Трах-та-ра-рах! Трах-та-ра-рах! – кричу я в ответ. И в результате сажусь не в ту электричку. Но понимаю это значительно позже, когда прихожу в себя, уже перед последней станцией, где электричка сворачивает в сторону от моего маршрута. Бросаюсь к выходу. В это время раздается телефонный звонок. Звонит руководитель программы:

– Бу-бу-бу-бу-бу-бу-бу…

– Трах-та-ра-рах! Трах-та-ра-рах!.. – ору я ответ. И в результате не успеваю выскочить из поезда. Выхожу на следующей остановке. Темная, Богом забытая платформа. Обратно поезд идет часа через два. Ночь беспросветная. Не видно ни зги. Стоять два часа на этом маленьком, заброшенном, пустынном плацдарме цивилизации страшно и невыносимо. Бреду назад по шпалам, проклиная все на свете, редакторов, продюсеров, себя – режиссера, поденщика и чернорабочего эфира, слугу всех господ. В довершение всех зол, цепляюсь ногой за какую-то невидимую во тьме стрелку, со всего размаха падаю на рельсы и качусь кубарем с высокой насыпи. Долго прихожу в себя. Долго, превозмогая боль во всем теле, ищу сумку. Долго ищу разбросанное вокруг нее содержимое, взбираюсь на насыпь и продолжаю свой крестный путь. Мобильный телефон я так и не нашел. Какое счастье! Теперь никто не собьет меня с пути.

В Главной редакции научно-популярных программ ЦТ было два темпераментных режиссера: я и Натела Бекузарова. И оба из Осетии. Правда, Натела – настоящая стопроцентная осетинка, а я – так, примкнувший. В мою бытность о таких, как я, в Осетии ходил анекдот. Приезжий спрашивает у первого встречного во Владикавказе: «Вы осетинец?» Встречный цокает языком: «Ц-ц. Нет. Евреец».

Как-то во время работы над особенно сложной программой я попросил Нателу помочь мне на пульте. Натела этот пульт знала в совершенстве. И тут кто-то докладывает нашему заместителю главного редактора Алле Валентиновне Морозевич, что Визильтер и Бекузарова вместе пишут в аппаратной какую-то программу.

«Визильтер и Бекузарова?! – недоверчиво и с опаской переспрашивает Морозевич. – Не может быть! И там все на месте?» – «Не просто на месте, – отвечают ей, – но сидят и воркуют как голубки». Алла Валентиновна не выдержала и побежала в аппаратную посмотреть на эту идиллию. И что она видит? В аппаратной – полная тишина. Осетинка и «осетинец» спокойно работают. И действительно, все было отрепетировано и шло как по маслу. Вдруг Натела толкает меня локтем и говорит шепотом: «Посмотри назад». Смотрю – в уголке примостилась Алла Валентиновна и наблюдает за нашим тандемом. Вдруг один из моих телеоператоров Андрей Акимов зазевался и не вышел вовремя на общий план студийного действа. И я во всю мощь своего темперамента буквально взорвался: «Андрей, расквадрат твою гипотенузу! Общий план! Так держать! Не забывай – трах-та-ра-рах! – что ты в студии, а не в обломовской спальне». Акимов тут же проснулся и включился в работу. Смотрю назад – Аллу Валентиновну как ветром сдуло. Увы, сенсация не состоялась. Сам же испортил песню.

Так уж сложилось в моей жизни, что меня часто использовали, да и по сей день иногда используют в роли МЧС, этакого маленького телеШойгу, когда нужно спасти совершенно завальный проект, где зубы сломал не один сценарист и режиссер. Здесь важно, как говорил Бабель, а вслед за ним повторил один литературный парикмахер, расставить знаки препинания. Но расставить знаки препинания – это, как говорят математики, необходимое качество, но недостаточное. Далее необходимо безжалостно выжимать из материала всю аморфную жидкую массу, чтобы получился сгусток ароматного масла. В наших же специфических расейских условиях здесь начинает действовать второй закон физики, открытый еще Ломоносовым: если ты выигрываешь в одном, то проигрываешь в другом. Я в этом убедился еще в начале своей телевизионной карьеры, когда Вилен Васильевич Егоров, нынешний ректор Института телевидения, предложил мне довести до ума совершенно несъедобный полнометражный телефильм. Я его довел до ума. В результате получился не полнометражный, а короткометражный. «Вот видите, – восклицал на редакционной летучке торжествующий Егоров после успешного эфира, – мал оказался золотник, да дорог . Краткость – сестра таланта…»– «…И мачеха гонорара»,– добавил сидящий с ним рядом в президиуме Сергей Сергеевич Ложкин, его заместитель по финансам. Дело в том, что тогда, да и поныне платят, увы, не за качество продукции, а за количество.

Начало печально известных событий 1993 года пришлось на воскресенье. Я случайно оказался на Шаболовке. Монтировал очередную свою программу «Бизнес и политика» А тут такая политика разгулялась, что уже и не до бизнеса. Когда в 19 часов отключилось Останкино, я дозвонился до директора телеканала «Россия» Сергея Подгорбунского. Вопрос «Кто виноват?» уже не стоял. Стоял вопрос «Что делать?». Сергей Александрович посоветовал мне срочно связаться с моим коллегой режиссером Виктором Крюковым и срочно готовить студию к эфиру. Шаболовку я знал хорошо. Как-никак к тому времени я там проработал почти 30 лет. Нашел Крюкова, и мы с ним решили не связываться с большими и известными студиями и выбрали для эфира сравнительно маленькую, мало кому известную 25-ю студию. Связались с инженерами. Ими командовал мой давний друг и соратник главный инженер канала Вадим Лезников. Мы с ним были знакомы еще с Алма-Аты. Когда люди понимают друг друга с полуслова, дело идет быстро. К 20.00 студия была готова, и мы начали вещание. Насколько мне помнится, началось вещание с обращения Лужкова к москвичам. После погрома в Останкино резко встал вопрос о безопасности. Проходную нашу охраняли два милиционера. Все… Разбушевавшимся массам, которые митинговали на площади Ленина, гораздо ближе была Шаболовка. И если бы они ринулись в этом направлении, от нас бы только мокрое место осталось. Подгорбунский предложил нам дать дезинформацию, как будто мы ведем эфир из резервной студии. Но откуда? Я ничего лучшего не придумал, как назвать Софрино. Просто потому, что я там живу. И там действительно стоит вышка. В советские времена на ней были установлены мощные глушители, которые заглушали вражьи голоса. На том и остановились. Думать и размышлять было некогда. И один из ведущих, Сергей Торчинский, все время повторял как попугай. Это врезалось в память на всю жизнь: «Здравствуйте. Я Торчинский. Мы ведем наш эфир из резервной студии в Софрино». Сначала к нам приезжали люди по наводке из Ямского Поля. А потом народ повалил со всех концов Москвы. А вот погромщики, к счастью, так и не догадались. Лишь к двум часам ночи к нам пришли ребята из какого-то ЧОПа с тремя канадскими винчестерами. Вот, собственно, и вся охрана. Работы у нас с Крюковым было по горло: связь с Сергеем Подгорбунским и его заместителем Альбертом Приходько, беспрерывные звонки с проходной, надо было встречать людей и провожать их в студию, коммутация с телеканалом CNN. У них камера стояла на крыше дома, прямо напротив Белого дома. Мы с Крюковым поочередно отвлекались от пульта на 5–10 минут, только чтобы выпить очередную порцию крепкого кофе. Но усталости не замечали. Все были на таком взводе, события так стремительно развивались, что было не до жиру. Не заметили, как пролетела ночь и занялось хмурое утро, и начался штурм…