Виталий Сирота - Живое прошедшее

Историю Георгия Михайлова я знаю лучше. Жора был исключительно живым, светским человеком. Советские недостатки не любил острее, чем все мы.

Жора любил интересных людей, общался со студентами из капиталистических стран, которые только начали появляться в Университете. В частности, это были студенты гуманитарных специальностей, приезжавшие в ЛГУ на краткосрочные, например языковые, курсы. Такие встречи официально не запрещались, но и не одобрялись властями. Жора же нарушал эти неписаные, но жестко действующие правила.

Как писал уже во время перестройки генерал КГБ Олег Калугин, «в собственной стране советские служащие (и, видимо, не только служащие. – В. С.) имели право встречаться с иностранцами только вдвоем. Побывавшие в гостях у иностранцев не могли ответить взаимностью у себя дома».

Приведу пример действия этих правил. Один из студентов, Илья Н., потомок знаменитого дворянского рода, еще учась в восьмом классе, познакомился на улице с иностранцем, и тот через какое-то время прислал Илье по почте джазовую пластинку. Через много лет Илья закончил Университет и распределился в закрытый институт, где для работы нужно было получить допуск. Так вот, этот допуск ему оформляли долго и с трудом. Оказалось, что причиной затруднений была та пластинка. Кстати, недавно один осведомленный человек рассказывал мне, что перлюстрацией почты в те годы занимались выпускницы библиотечных техникумов, призванные в КГБ для этой работы. Время от времени девушкам устраивали экзамен – в общем потоке корреспонденции шли контрольные письма, где ключевые слова были запрятаны в нейтральный текст. Не заметивших крамолу сразу увольняли.

Иногда встречи с иностранными студентами происходили у Жоры дома. Помню вечер с американскими студентами-славистами. После небольшого застолья их потянуло на наши песни. С настроением они пели «Темную ночь». Мне было неудобно, что слова песни я знаю хуже, чем они. Во время таких встреч у дома дежурили специальные машины-фургоны, которые уезжали, когда мы расходились. Наше общение было очень интересным. И мы, и западные студенты с жадным интересом смотрели друг на друга. Интересно было все: их одежда, их манеры, их мнения. На мой взгляд, ничего опасного для властей на этих встречах не происходило. Вероятно, властям не нравилось, что общение происходит в неподконтрольной обстановке, вне рамок общества международной дружбы и т. д.

Приглашение Г. Михайлова на кинопробы на «Ленфильм»

Позже я прочел у вышеупомянутого генерала Калугина, что независимость, «отчужденность недоступной их пониманию среды» и вправду раздражала чекистов…

Тогда же началось наше увлечение «неформальными» художниками, то есть работавшими вне официальных союзов и необязательно в манере соцреализма. Их иногда называли художниками-нонконформистами. Картины их покупали в основном западные коллекционеры, в том числе дипломаты, что, впрочем, не делало художников богачами. Московский художник Дмитрий Плавинский вспоминал: «Мое, как и многих художников, невыносимое материальное положение было результатом хрущёвского разгрома левых художников в Манеже. За ним последовала темная ночь ильичёвщины… В газетах и по радио все абстракционисты, как нас огульно окрестил тов. Ильичёв (тогдашний идеолог от культуры. – В. С), объявлялись опасными диверсантами, за спинами которых стоял западный капитал. Нашими подлыми действиями руководила опытная рука ЦРУ Ильичёв в одном был прав: наши работы, никому не нужные на родине, в основном покупались западными дипломатами и корреспондентами. Платили гроши, но дающие нам возможность хоть как-то сводить концы с концами…»

Справа – Георгий Михайлов

В 1974 году состоялась выставка московских нонконформистов. Она вроде не была запрещена. Но, как назло, место экспозиции начали благоустраивать как раз во время ее начала. Бульдозеры ровняли землю и уничтожали картины. Выставка стала знаменитой; ее назвали «Бульдозерной». Один из организаторов, художник Оскар Рабин, как вспоминают, «буквально висел на ноже одного из трех бульдозеров». Недавно, спустя сорок лет, была открыта выставка памяти Бульдозерной и вышел неплохой фильм, посвященный тому, уже ставшему легендарным, событию.

Тягостная атмосфера ощущалась не только художниками. Валентин Сафонов, вспоминая об учебе в Литинституте (вероятно, в 60-е годы), приводит длинный список спившихся или покончивших с собой соучеников и заключает: «Не стану продолжать этот грустный и бесконечно долгий мартиролог. Люди, перед памятью которых я низко склоняю голову не были душевнобольными или в чем-то виноватыми. Виновато время – беспощадное, удушливое, как ветер пустыни – самум. Кто-то, не видя выхода, сжигал себя в пламени алкоголя, иные – яростные и нетерпеливые – глотали яд, стягивали на шее петлю, выбрасывались с балконов многоэтажек» (Эмиграция в никуда //Слово. 1991. № 1).

Афиша, выпущенная к 40-летию знаменитой Бульдозерной выставки

Вернемся к художникам и Жоре. Он организовал в своей квартире на Охте выставку нонконформистов, где побывало множество зрителей. Сегодня, спустя сорок лет после тех выставок, становится понятен масштаб личности Жоры. Наш общий знакомый, крупный современный художник Л. К., в недавнем разговоре даже усомнился, что я был близко знаком с «самим Георгием Николаевичем, этим авторитетнейшим галеристом и знатоком современной российской живописи».

На выставке Жоры люди общались, покупали у художников их произведения, кстати очень недорого. Мы с Татьяной тоже прибрели несколько картин Юрия Галецкого и Владимира Кубасова. Эти картины до сих пор радуют нас, согревая дом таинственным теплом. Непривычная неформальность и человечность общения, интересные люди – вот что было самым привлекательным в этих встречах в доме Жоры. Душой компании всегда был Жора, который в этой обстановке чувствовал себя как рыба в воде. Со всех картин, выставлявшихся у него, он делал качественные слайды и постепенно стал серьезным знатоком живописи того времени. Кончилось все это для него арестом, судом и четырьмя годами заключения в Магадане. Обвиняли его в спекуляции, поскольку у него были и денежные отношения с художниками. Как выяснилось в суде, «коммерция» Жоры приводила к убыткам, ни один художник не дал показаний против него, но фактическая сторона дела суд не интересовала – результат был предрешен. По ходу дела я предложил адвокату Жоры свои услуги как свидетеля, но тот, выслушав меня, почему-то молча повернулся и быстро ушел. От своей речи на суде защитник Жоры демонстративно отказался, сказав, что юридические доводы бессмысленны в такой обстановке.