Анатолий Мордвинов - Из пережитого. Воспоминания флигель-адъютанта императора Николая II. Том 2

Был уже час дня, Крыленко, по слухам, подъезжал то к Витебску, то уже к Орше, чтобы узнать на месте причины замедления, я с кем-то из офицеров миссии поехал на автомобиле в гостиницу, где жили наши союзные представители.

Внизу были нагромождены горой ручные чемоданы, все было, видимо, готово к отъезду, но, войдя наверх в столовую, я, к моему удивлению, застал всех спокойно сидящими за завтраком.

– Что такое? – упрекнул я полусерьезно-полушутливо бельгийца барона Риккеля. – Я с 7 утра жду вас на вокзале, локомотив давно подан и под парами, начальник конвоя волнуется, а вы здесь спокойно завтракаете и не думаете уезжать! Даже не предупредили меня, что вышла перемена!

– Успокойтесь, – сказал мне, по обыкновению весело, Риккель, – перемены никакой нет, мы все-таки уезжаем. Но об отъезде Духонина узнали писаря и разные команды – и не отпускают его из штаба… говорят, даже выбросили все уложенные уже дела из автомобиля и заперли ворота, а без Духонина мы решили не уезжать. Теперь идут там какие-то переговоры. А пока садитесь и завтракайте… быть может, долго не придется завтракать в таких приличных условиях.

«Хороши приличные условия!» – невольно подумал я, но сел за стол, так как был очень голоден. Завтрак кончился, прошло еще часа 2–3.

«Переговоры», видимо, все продолжались. О них неоднократно справлялись по телефону, посылались офицеры узнавать, но результат был все неопределенный. То Духонин решил под давлением штабных команд оставаться, то решил уезжать и только ждал для этого удобной возможности. Наступило время обеда, который был подан в положенное время и за которым определилось, что вряд ли что сможет выясниться в этот день, и большинство из союзных миссий решили переночевать у себя в городе и отдали распоряжение, чтобы их вещи, необходимые для ночлега, были привезены обратно из поезда.

Меня с моей гостиницей «Франция» уже ничего не связывало, и я, чтобы не вставать утром рано и бесплодно не искать извозчика, решил ночевать в вагоне.

Я зашел ненадолго к своему приятелю доктору Чашкину, которого ранее не успел предупредить лично о своем возможном отъезде.

К сожалению, я не застал его и на этот раз дома и, подождав некоторое время, написал ему короткую записку, в которой предупреждал, что часы Ставки сочтены, и, объяснив, в чем дело, добавил, что если завтра утром, до 10 часов, мои иностранцы и Духонин будут по-прежнему не приходить ни к каким решениям, а вести бесплодные переговоры с писарями и спокойно ждать, как их захватят большевики, то я не иностранец и никаким образом не желаю попадаться в их руки.

И так как из всех решений самое худшее ни на что не решаться, то я и решил больше не выжидать, а, имея отпускной билет в кармане, пробраться на север, к своей семье, чтобы, если будет возможно, вывезти ее на юг – а что дальше, там будет видно.

Затем я зашел ненадолго в Могилевский братский монастырь, чтобы приложиться к чудотворной иконе Божьей Матери и помолиться перед долгим, неизвестным путем.

На вокзале я с трудом в темноте отыскал свой поезд, уже отведенный на далекий запасный путь, нашел в нем спящими некоторых из младших офицеров иностранных миссий, кое-как сам устроился на ночлег и забылся в полудремоте.

Проснулся я утром 19 ноября, довольно поздно, когда было уже светло. Никаких распоряжений о приготовлении поезда к отправлению сделано не было; ничего не передавали и об отмене.

Я попросил кого-то из ночевавших в поезде иностранных офицеров, ехавших за «новостями» в город, сказать мне по телефону о том, что, наконец, у них решено, и предупредить, что каждый час дорог. Просил его также сообщить полковнику Базарову, что буду ждать до 10 на вокзале в поезде, и если не получу никаких распоряжений от них, то уеду в разрешенный мне уже отпуск.

Офицер уехал, прошел час, другой – распоряжений об отъезде все нет. Приехал из штаба какой-то иностранный офицер, но и он не знал, на чем порешили.

Я тоскливо бродил по платформе, особенно суетливой в то время. Слухи о скором прибытии Крыленко все становились настойчивее и настойчивее, называли разные близкие станции, мимо которых он якобы прошел. Упоминали и о каком-то генерале Одинцове, перешедшем на службу к большевикам и также двигавшемся откуда-то на Ставку. Говорили, что вряд ли из-за этого последнего будет возможно отправлять дальнейшие поезда из Могилева.

Это обстоятельство меня волновало теперь уже больше всего – возможность вырваться из осажденного и на три четверти враждебного Могилева становилась все меньше и меньше.

Было уже 11 часов, когда с юга, со стороны Киева, подошел какой-то длинный пассажирский поезд. Я подошел к нему поближе, чтобы узнать, кто в нем едет, и столкнулся со знакомым кавалергардским офицером графом Медемом, сыном моего бывшего новгородского губернатора. Он мне сказал, что едет к отцу в Петроград и что, по имеющимся у него сведениям, это последний поезд, который еще будет туда пропущен.

– А вы что тут делаете? – спросил он меня.

В кратких словах я рассказал ему, в чем дело.

– Да чего же ждать – пользуйтесь этим случаем. Поедемте вместе, – предложил он мне. – Наш поезд совсем не переполнен, и я сижу в пустом купе.

Мои вещи находилась очень далеко на запасных путях – достать их скоро оттуда было нельзя. Я спросил у начальника станции, сколько здесь простоит поезд и действительно ли отправится дальше. Он мне ответил второпях, что поезд скоро отправится, так как путь до Орши еще свободен, но что он не ручается, удастся ли проскочить через эту станцию, где вскоре ожидаются большевики.

Я сейчас же решил, что надо ехать, и подумал чисто по-детски, что если не успею перенести свои довольно тяжелые вещи, значит, не судьба и придется застрять в Могилеве.

Странно думать теперь об этом испрашивании указаний от Рока.

Вертевшийся около нас юркий солдатик – после революции они все сделались на вокзалах назойливыми «носильщиками» – предложил мне свои услуги и бегом отправился за ними по моему указанию.

В нервном ожидания его возвращения я заметил на платформе серба полковника Лонткиевича (кажется, это был он или его помощник Мишич, хорошо не помню) и, подойдя к нему, сказал, что, вероятно, сейчас уеду, если ничего определенного не выяснится.

Он взволнованно отвечал, что и сам ничего не знает – все по-прежнему ни на что не решаются, а писари упорствуют.

– Да ведь большевиков ожидают сейчас уже в Орше, – сказал я.

Он только в безнадежном отчаянии махнул рукой.

Киевский поезд уже отправлялся, когда показался солдатик с моими вещами. С помощью Медема мне удалось кое-как втащить их в вагон 1-го класса и на ходу начавшего двигаться поезда расплатиться со своим носильщиком.