Анатолий Мордвинов - Из пережитого. Воспоминания флигель-адъютанта императора Николая II. Том 2

– Пожалуйста, пока присядьте… Главнокомандующий уехал сейчас в город, но, вероятно, скоро вернется, и тогда выяснится, что с вами делать.

– Но почему меня арестовали? – спросил я его.

Он приятно улыбнулся и развел руками.

– Видите ли, мы находимся в состоянии войны с вами… И это так понятно… Но надо думать, вас здесь долго не задержат и куда-нибудь направят.

– Какой прекрасный вагон! – сказал я, чтоб что-нибудь сказать.

– Да, – самодовольно ответил мой собеседник, – очень удобный. Он принадлежал ранее генералу-инспектору артиллерии и построен по его указанию. Великий князь всегда в нем разъезжал… тут есть и кухня, а здесь рядом столовая. Не угодно ли стакан чаю? – любезно предложил он мне.

– Нет, благодарю вас, – поспешно отказался я.

– Ну, как хотите, – и он недовольно отошел и стал говорить в стороне с другим молодым человеком, но более неряшливого вида.

Затем они оба направились в столовую, а я уселся в свой угол и стал осматриваться. Я находился в обширном салоне-вагоне, видимо, превращенным теперь в канцелярию. Кроме мягкой мебели, у стен стояло несколько простых столов с табуретами и таких же два маленьких столика посередине с пишущими машинками.

Было уже темно, и горело электричество. Кроме меня, в отделении находились еще два-три писаря, вероятно, из какого-нибудь штаба.

Кажется, они были даже с погонами. На меня писари не обращали никакого внимания и стучали на своих машинках.

Из соседнего отделения, где, вероятно, находилась какая-то команда, слышались резкие выклики, возня, грубый смех, ругательства. Оттуда в мое отделение часто заглядывали какие-то люди с ружьями, громко ругались и с отвратительным хохотом опять исчезали.

Вскоре оттуда же появился громадного роста матрос, своеобразно одетый и еще более своеобразно вооруженный. На фуражке его я прочитал имя крейсера «Аврора», бомбардировавшего в октябрьские дни Зимний дворец, где заперлись под защитой юношей юнкеров и женщин батальона смерти остатки тогдашнего Временного правительства.

О неистовствах матросов этого крейсера ходили тогда самые легендарные слухи. Матрос приставил свою винтовку к стене, а сам уселся полулежа в мягкое кресло, находившееся напротив меня на другом конце вагона, вытянул далеко ноги и начал молчаливо и пристально смотреть на меня. Я понял, что это был мой часовой, приставленный, вероятно, лишь «для порядку» смотреть за арестованным.

Я печально улыбнулся этой излишней предосторожности – уйти из отделения, где и без того были люди, можно было только через соседнее отделение, переполненное вооруженной командой, а весь поезд был окружен разнузданной пьяной толпой, толкавшейся там все время.

Я тоже стал всматриваться в своего караульного, но скоро и мне, и ему это занятие надоело. Он отвернулся в другую сторону, принял еще более непринужденный вид и, кажется, стал дремать, а я ушел в свои безотрадные мысли.

Удастся ли выбраться из этой западни? Обстановка, несмотря на любезность молодых людей, видимо, не предвещала ничего хорошего.

Меня караулили, как важного преступника. При всем их добром желании и эти, вероятно, бывшие прапорщики были только ничтожностями, с которыми и не подумает считаться эта полная злобы и жаждущая кровавых развлечений невменяемая толпа. Ее намерения относительно меня не вызывали никаких сомнений, и только Богом посланный счастливый случай еще мог спасти меня от надвигавшейся расправы.

Вот и сейчас послышался взрыв громкого смеха, смешанный с выкриками и каким-то хвастовством, и в моем отделении появились пятеро большевиков с отталкивающими лицами. Они столпились около меня и, пошатываясь, молчаливо и долго уставились на меня своими злыми, наглыми глазами.

Чего они хотят от меня? Я тоже молча и насколько мог спокойно смотрел на них. Им наконец надоело.

– Погоди! – с угрозой сказал кто-то из них, и они поодиночке стали выходить из отделения, все время злобно оборачиваясь в мою сторону.

Ни мой караульный, ни писари, ни любезные молодые люди, сидевшие рядом в столовой, не обратили на их появление никакого внимания. Время томительно шло, не принося долго ничего нового.

Было уже около 10 часов вечера, когда в моем отделении появились с большими мешками какие-то люди. К ним сейчас же вышел из столовой один из молодых людей.

– Вот привезли забранный сахар, муку, мясо и свечи, – сказал один из новоприбывших. – Мотор еще ожидает – там в складе ругаются, требуют расписки, говорят, что неправильно у них забрали… Я сказал, что сейчас пришлю.

– Напишите, – небрежно обратился через плечо молодой человек – вероятно, адъютант «Главковерха» – к одному из писарей.

Тот присел к столу и, быстро написав пером что-то на клочке бумаги, подал его «адъютанту».

– Что вы! Что вы! – ужаснулся тот. – Разве можно так писать – запишите как следует, официально на машинке и на нашем бланке, за номером. Надо добавить еще, что все реквизировано для поезда верховного главнокомандующего, да напишите в двух экземплярах, чтобы у нас осталась копия.

Я невольно улыбнулся этой сцене, так она была характерна.

Писарь застучал на машинке, написал расписку, адъютант ее взял и понес куда-то, вероятно, подписывать. За ним ушли и писари, и люди, принесшие забранную от какого-то склада провизию и свечи.

Мы снова остались вдвоем с караульным. Он безучастно продолжал полулежать в своем кресле, поглядывая изредка на меня и постукивая небрежно рукой по кобуре револьвера. Наконец, видимо, ему и это надоело. Он встал во весь свой громадный рост, потянулся, зевнул и направился ко мне. Нас отделяли два стола, стоявшие близко друг от друга.

Матрос остановился между ними, оперся руками и стал делать гимнастику, раскачиваясь перед моим носом все выше и выше.

Стоявшая на одном из столов электрическая лампа зашаталась и стала мигать.

– Осторожнее, – сказал я. – Вы порвете провод, и мы очутимся в темноте.

– Ничего, – сказал он, – поправим, не велика штука.

– Ну, если вы можете, – возразил я, – тогда хорошо, а я так не умею.

– Чего тут уметь, – усмехнулся матрос, – вот динамомашину направить – другое дело, я и то могу… Я у нас на корабле – специалист электротехник.

– Завидую вам, – сказал я, – электричество теперь важная вещь, и ваши знания могут принести в деревне большую пользу… Вот я бывал в Швейцарии и Норвегии, там в каждой почти деревушке, даже в хлеву, горит электричество и обходится крестьянину дешевле, чем керосин.

– Да, – сказал он, перестав качаться, и, усевшись напротив меня на край стола, стал закуривать папиросу: – У нас еще во многих деревнях горит лучина.

«Верно, из наших озерных северных губерний», – подумал я и спросил: