Анатолий Мордвинов - Из пережитого. Воспоминания флигель-адъютанта императора Николая II. Том 2

– Вот тот полковник, которого задержали и о котором я говорил. Но это явное недоразумение, какая-то печальная ошибка. Это просто полковник Мордвинов, кирасир и известный скакун. (В данном случае он, вероятно, меня смешивал с моим братом, тоже кирасиром Ее Величества.) Я его отлично знаю, он много забирал призов на скачках. Как же! Как же! – любезно улыбаясь, повернулся он в мою сторону. – У вас были отличные лошади.

– Хорошо, хорошо, погодите, не суетитесь, – медлительно и важно промолвил человек в тужурке, взял со стола мой отпускной билет и так же неторопливо обернулся в мою сторону: – Здравствуйте. Садитесь, – и он, указав глазами на диван, стал читать мой документ.

Пока он читал, я успел, хотя и недостаточно хорошо, запомнить его внешний облик. Передо мной сидел сравнительно немолодой, но типичный студент-неврастеник, с явно бросавшимися в глаза чертами вырождения. Все в нем было именно студенческое, даже семинарское, а не чиновничье, учительское, офицерское или уже сложившегося человека свободных профессий. Делала ли это сходство особенно близким его ли тужурка без погон, с нарочитой небрежностью, по-студенчески сидевшая на нем, или выражение его бледного лица, какого-то серого, безразличного, изможденного, как мне уже представлялось, от недоеданий и хождений по дешевым урокам, – я не знаю. Вероятно, и то, и другое вместе.

Впоследствии я узнал, что Крыленко был раньше на юридическом факультете, но тогда я почему-то думал, что он мог быть только естественником, неудачником, не могущим пойти далее первого-второго курса. «Вырождение» и «неудачник-студент» – вот два основных впечатления о Крыленко, сохранившиеся у меня до сих пор.

– Вы полковник Мордвинов? – спросил он меня голосом очень значительного человека и глядя куда-то в пространство.

– Да, – ответил я.

– Вы из Ставки?

– Да.

– Когда выехали оттуда?

– Сегодня утром.

– Что? Вы не знаете, Гоц все еще в Могилеве?

– Кто такой Гоц? – с искренним удивлением спросил я.

– Разве вы не знаете Гоца? – в свою очередь удивился Крыленко.

– Помилуйте. – заговорил быстро, вмешиваясь в допрос, уже неведомый защитник – гусарский офицер: – Ведь я вам говорил, что это гвардейский кавалерист и скакун, бывший адъютант великого князя, – откуда же он может знать Гоца!

– Погодите! – остановил его, величественно поморщившись, Крыленко. – Нам доподлинно известно, что Гоц находится в Ставке. Я думал, что вы его там встречали, – продолжал он, обращаясь ко мне.

– В первый раз слышу это имя! Кто он такой? – спросил я.

Ответа не последовало.

– А что, Могилев хорошо укреплен? Много в нем вырыто окопов? Имеется ли там тяжелая артиллерия? – после некоторого молчания спросил Крыленко.

– Совершенно не знаю, – ответил я.

– Как не знаете?

– Я ведь состою не на строевой службе и заведую лишь наградным отделением для иностранцев, как сказано и в моем билете.

– Но вы ведь живете в Ставке и видите, что там делается?

– Я вижу только наградные бумаги в штабе да комнату, в которой живу.

– Странно, – как бы в недоверчивом раздумье проговорил Крыленко.

Вошедшая в это время поспешно толпа каких-то вооруженных полувоенных людей прервала дальнейший допрос.

– Вот сейчас пришла телеграмма, – говорил один из них, самый высокий, в черной куртке, опоясанный широким ремнем с револьвером, в мягкой шляпе, с энергичным лицом человек. – Одинцов уже высадился беспрепятственно в Могилеве и идет занимать Ставку. Спрашивает, когда мы подойдем.

– Наконец-то удосужился, – сказал Крыленко голосом, которым должен был бы говорить в присутствии посторонних недовольный главнокомандующий. – Давно пора! Телеграфируйте ему, что я выезжаю отсюда через два часа и утром буду в Могилеве. Впрочем, погодите… я сам напишу ему телеграмму, чтоб он не очень там усердствовал. Я Одинцова знаю… его надо удерживать, а то он все там разнесет – камня на камне не оставит, – и, придвинув к себе телеграфные бланки, он медлительно протянул руку за карандашом и, диктуя сам себе, начал писать заголовок: – Ставка. Генералу Одинцову…

Все кругом почтительно стояли.

– Эх, – поморщился вдруг с брюзгливой раздраженностью Крыленко. – даже и этого-то не умеют сделать… очинить как следует карандаш – кажется, уже просто! – и он так же медлительно взял другой карандаш и продолжал писать, повторяя написанное. Что он писал дальше, я уже теперь забыл.

Я тоскливо думал об оставшихся еще теперь в Ставке и не менее тоскливо смотрел в окна на стоявший рядом пассажирский поезд: «Уйдет ли он или нет до моего освобождения. А может, повезут меня с собою, как пленника, торжествующие победители?!»

Группа лиц, принесших известие о победе над Ставкой, также невольно привлекала мое внимание. Она так не соответствовала ни мягким коврам вагона, ни министерскому столу, ни яркому электричеству в красивых лампах. Свет костра на какой-нибудь глухой лесной поляне или в ущелье при входе в пещеру должен был бы освещать в моем воображении этих, в общем, картинных людей, так по своему внешнему облику и сборному вооружению походивших на бандитов или контрабандистов.

Крыленко в этом отношении являлся всем им полной противоположностью. Уж если кто из них должен был быть предводителем, то именно вот тот, высокий в черном, с энергичным лицом и свободными, решительными движениями человек, а не этот неврастеничный студент, согнувшийся и сейчас, как бы для переписки лекций.

– Отправьте срочно, – сказал наконец Крыленко, протягивая небрежно в сторону группы законченную телеграмму, и обернулся снова ко мне. – Мы только что заключили перемирие на фронте, война с немцами кончилась, – а вот и Ставка сейчас занята нами. Послушайте, как они радуются! – и он снисходительно, но довольно указал на окна.

– Я попрошу вас меня отпустить, – сказал я в ответ, – быть может, я могу еще воспользоваться этим поездом.

Он долго не отвечал, медлительно что-то соображая, и наконец промолвил как бы в раздумье:

– В сущности, я не имею оснований теперь вас дольше задерживать. Вы можете ехать, – он милостиво протянул мне мой билет.

– Благодарю вас, – невольно вырвалось у меня.

Я встал и направился к выходу. Раздавшиеся в это время с удвоенной силой крики неистовствовавшей вокруг вагона толпы заставили меня задержаться.

«Меня выпустили здесь, но выпустят ли там?! И не схватят ли снова и в этом пассажирском поезде?» – мелькнуло как-то инстинктивно в моем сознании. Я обернулся снова к Крыленко и спросил:

– Не дадите ли вы мне пропуск, что я освобожден, а то меня опять задержат по пути?

– Кто вас задержит, – удивился Крыленко, – раз я вас отпустил? – но, видимо, спохватился и с небрежной важностью произнес: – Ах да… Вы, вероятно, подразумеваете наши тыловые отряды и заставы! Напишите ему, – коротко приказал он высокому черному человеку. Тот быстро, стоя, набросал что-то на клочке бумаги, громко пристукнул откуда-то появившейся у него печатью и подал мне.