Адриен Бургонь - Мемуары наполеоновского гренадера

После этого эпизода мы подобрали своих раненых и сомкнулись вокруг полковника, с оружием наготове. Всё время вокруг нас слышались ружейные выстрелы, крики раненых, стоны умирающих. Нет ничего страшнее ночного боя, когда часто случаются роковые ошибки.

Так прошла ночь. Когда рассвело, мы смогли осмотреться и увидеть итоги сражения – всё окружающее пространство было усеяно убитыми и ранеными. Я нашёл и того солдата, который чуть не убил меня: он ещё не умер. Я уложил его подальше от белой лошади русского офицера. Все дома деревни, где мы находились (Кутьково на Мерее [44]), а также русский лагерь, были заполнены обгоревшими трупами. У нашего батальонного командира, Жиле, пулей раздробило бедро, и он умер от раны несколько дней спустя. Стрелки и вольтижёры понесли ещё большие, чем мы, потери.

Утром я встретил капитана Дебонне, своего земляка, командира роты. Он пришёл узнать, все ли со мной в порядке, и рассказать, что он лишился целой трети своей роты, а ещё су-лейтенанта и сержанта-майора.

После этого кровопролитного боя русские отступили, но не очень далеко, и мы остались на поле сражения весь день и всю ночь с 16-го на 17-е ноября, находясь постоянно настороже. Возможности отдохнуть, или хотя бы погреться, у нас не было.

В ту минуту, когда все мы, унтер-офицеры, собравшись вместе, беседовали о наших бедствиях и обсуждали ночное сражение, подошёл адъютант – майор Делэтр, человек самый злой и жестокий, какого мне случалось встречать на свете, любитель причинять зло ради удовольствия. Он вмешался в разговор – и, странное дело, стал выражать сожаление по поводу трагической смерти Белока.

– Бедный Белок, – говорил он, – я очень сожалею, что так плохо относился к нему!

Вдруг чей-то голос (совершенно мне незнакомый), произнёс:

– Он скоро умрёт!

Эти слова слышали и другие. Делэтр, казалось, искренне раскаивался во всём том зле, которое когда-либо причинил своим подчинённым, в особенности нам, унтер-офицерам. Думаю, не было ни единого человека в полку, который не желал бы его смерти. За глаза мы называли его «Жестокий Пьер».

17-го ноября утром, как только рассвело, мы собрались и, построившись плотными колоннами, выступили с целью занять позиции на стороне дороги, противоположной полю сражения. Прибыв, мы увидали перед собою на возвышенности часть русской армии, а за ней был лес. Мы тотчас же развернулись линией, лицом к лицу с неприятелем. Наш левый фланг упирался в овраг, пересекавший дорогу, и к которому мы были обращены тылом. Эта дорога, вдавленная, с высокими краями, могла защитить и укрыть от неприятельского огня всех находящихся на ней. Наш правый фланг состоял из фузилеров-егерей, и голова его находилась на расстоянии ружейного выстрела от города. Перед нами, метрах в двухстах пятидесяти, находился полк Молодой Гвардии под командой генерала Люрона. Справа стояли старые гренадеры и егеря. Всеми нами командовал лично сам Император, пеший. Он прошёл твёрдой поступью, как в дни больших парадов, и встал впереди, перед неприятельскими батареями.

Я шёл с двумя своими друзьями, Гранжье и Лебудом, позади адъютанта – майора Делэтра, и когда русские заметили нас, их артиллерия, отстоявшая от нас на расстоянии полувыстрела, открыла огонь. Первым пал полковой адъютант – майор Делэтр: ядром ему перебило обе ноги, как раз над коленями и высокими кавалерийскими сапогами. Он упал не вскрикнув, и даже не застонав. В ту минуту он шёл пешком, ведя лошадь под уздцы и держа уздечку правой рукой. Когда он упал, мы остановились, потому что он лежал поперёк узкой дороги. Чтобы продолжать путь, надо было перешагнуть через его тело, и так как я шёл непосредственно за ним, то мне первому пришлось сделать это. Проходя, я взглянул на него: глаза его были открыты: он судорожно стучал зубами. Он узнал меня и назвал по имени. Я подошёл, и он громко произнёс: «Ради Бога, прошу вас, возьмите мой пистолет и застрелите меня!»

Но никто не решился оказать ему эту услугу и, не говоря ни слова, мы пошли дальше, и к счастью, потому что не успели мы сделать шести шагов, как второй залп уложил ещё троих наших – добив и адъютант – майора.

Сразу после этого подошёл Император, и бой начался. Артиллерия врага наносила нам страшный урон. Чтобы отвечать им, мы имели всего несколько орудий, но часть из них скоро была уничтожена. Наши солдаты встречали смерть стойко, не дрогнув, до двух часов дня мы были в таком ужасном положении.

Во время сражения русские послали часть своей армии занять позицию на дороге за Красным, чтоб отрезать нам отступление, но Император помешал им, отправив против них батальон Старой Гвардии.

Пока мы стояли под пушечным огнём неприятеля, и наши силы постепенно убывали, мы заметили позади и левее нас остатки армейского корпуса маршала Даву, окружённых казаками, но спокойно направляющихся к нам. Среди них я заметил повозку маркитанта с его женой и детьми. В неё попало ядро, предназначавшееся для нас: в ту же минуту раздались отчаянные крики женщины и детей, но мы не могли узнать, убит ли кто из них, или ранен.

Именно тогда Голландские гренадеры Гвардии покинули важную позицию – русские немедленно установили там свои пушки и открыли огонь. С этого момента наше положение стало нестерпимым. Один полк, посланный против них, вынужден был отступить, другой добрался до подножия возвышенности с батареями, но был остановлен кирасирами. Тогда он отступил немного влево от батарей и построился в каре. Неприятельская кавалерия бросилась к ним, чтобы прорваться сквозь их ряды, но вольтижёры встретили их мощным огнём и убили множество из них. Вторая атака закончилась так же. Но третья атака при поддержке картечного огня, была успешной. Полк смяли. Враг ворвался в ряды вольтижёров и закончил сабельным боем. Несчастные вольтижёры, почти все молодые солдаты, с обмороженными ногами и руками, не могли держать оружие, и были полностью перебиты.

Эта сцена происходила на наших глазах, но мы ничем не могли помочь. Всего одиннадцать человек вернулось; остальные были убиты, ранены или захвачены в плен и угнаны сабельными ударами в лес, лежащий напротив нас. Сам полковник, [45]как и многие офицеры, покрытый ранами, был взят в плен.

Я забыл сказать, что в ту минуту, когда мы выстраивались для боя, полковник скомандовал: «Знамёна и старшие колонн на линию!»

Я был старшим колонны правого фланга нашего полка, но нас забыли отозвать назад, а так как я считал делом чести не покидать своего поста, то и простоял в этом положении, с ружьём в руке в течение часа, и не шевельнулся, несмотря на пролетающие ядра и пули.

К двум часам мы потеряли треть наших людей, но фузилеры – егеря пострадали больше нас – находясь ближе к городу, они подвергались более мощному обстрелу. С полчаса назад Император удалился с первыми полками Гвардии по главной дороге. На поле сражения оставались только мы и ещё несколько человек из различных подразделений, лицом к лицу с более чем 50 000 войск неприятеля. Маршал Мортье отдал приказ отступать. Мы начали движение, отступая шагом, как на параде, преследуемые русской артиллерией, обстреливавшей нас картечью. При этом мы несли не очень тяжело раненных товарищей.