Адриен Бургонь - Мемуары наполеоновского гренадера

Другие солдаты тоже последовали примеру Миле, и тоже делали вылазки в лагеря русских за продовольствием. Многих схватили и расстреляли. Нужда дошла до такого уровня, что солдаты покидали свои полки, едва заметив любую тропинку, ведущую от дороги, надеясь найти какую-нибудь деревню, если можно назвать так кучку жалких лачуг, построенных из брёвен, и где вообще ничего не было. Я никак не мог понять, на что живут эти крестьяне. Те, кто подвергал себя риску, совершая подобные вылазки, возвращались, иногда принося с собой куски хлеба – чёрного как уголь, сделанного из смеси соломы и ячменных зёрен и, вдобавок, такого жёсткого, что невозможно было от него откусить, тем более что губы у всех нас потрескались от мороза. За всё время этой злосчастной кампании я ни разу не видел, чтобы наши солдаты хоть раз привели корову или барана. Никто не знает, чем живут эти дикари. Скота у них нет, иначе бы хоть кто-нибудь его видел. Это страна Дьявола, будь она проклята!

18-го ноября, то есть на другой день после сражения под Красным, мы рано утром снялись с бивуака. В этот день наш переход был страшно утомителен и печален: началась оттепель, мы промочили ноги и до самого вечера стоял такой туман, что ни зги не было видно. Наши солдаты пока ещё поддерживали строй и порядок, но, без сомнения, сражения последних дней, а в особенности то, что они вынуждены были бросать своих товарищей, простиравших к ним руки, деморализовали их. Каждый был уверен, что его ждёт та же участь.

В этот день я очень плохо себя чувствовал. Солдат моей роты, по имени Лаббе, заметив, что я иду с трудом, предложил мне понести мой ранец, поскольку свой он потерял накануне. Зная его честность, я доверил ему своё добро – это значило доверить свою жизнь, потому что в ранце лежало чуть больше фунта риса и овсянки – запасы, случайно попавшие мне в руки в Смоленске и хранимые мною на самый крайний случай, когда больше не останется лошадей. В тот день Император шёл пешком, опираясь на палку.

Вечером опять подморозило, дорога так обледенела, что невозможно было удержаться на ногах, люди ежеминутно падали, многие сильно расшиблись. Я шёл позади роты, стараясь по возможности не упускать из вида солдата, нёсшего мой ранец; я даже начинал жалеть, что расстался с ним, и решил непременно забрать его вечером, после устройства на ночлег. Наконец настала ночь, да такая тёмная, что вообще ничего не было видно. Я звал его: «Лаббе! Лаббе!» Он всякий раз откликался: «Я здесь, сержант!» Наконец, когда я ещё раз окликнул его, другой солдат ответил мне, что Лаббе недавно упал и теперь, наверное, отстал. Я особенно не беспокоился: вскоре нам предстояло остановиться и занять позицию на ночь. Действительно, войска остановились на дороге и нам сообщили, что мы здесь же и заночуем. Почти вся армия была в сборе, за исключением только корпуса маршала Нея, он отстал, и его считали погибшим.

В эту печальную ночь каждый устраивался, как мог, Мы, унтер-офицеры, объединились и заняли амбар (мы находились возле деревни, сами того не подозревая). Многие солдаты полка приютились вместе с нами, а опоздавшие, увидев, что им негде поместиться, влезли на крышу. Именно тогда нам сказали, что дальше по дороге есть церковь (греческая), отведённая для помещения нашего полка, но теперь она занята солдатами из других полков, и они никого не хотят впускать.

Разузнав точно, где эта церковь, десяток наших отправились туда. Когда мы попытались войти, мы встретили сопротивление со стороны тех, кто занял её раньше. То были немцы, итальянцы и даже французы, они хотели напугать нас, выставив штыки. Но мы действовали решительно и ворвались внутрь. Они отступили, и один итальянец крикнул:

– Делай, как я – заряжай!

– А наши ружья уже заряжены! – ответил один из наших сержантов. И между нами готов был завязаться кровопролитный бой, как вдруг к нам подошло подкрепление. То были солдаты нашего полка: увидев, что с нами тягаться трудно и что мы не потерпим их присутствия, наши противники приняли решение уйти из церкви.

На их беду, ночью мороз значительно усилился и сопровождался снегом и ветром. И вот, на другой день утром, уходя, мы нашли многих из этих несчастных мёртвыми на краю дороги. Другие попадали дальше в снегу, они искали место для укрытия. Мы тихо прошли мимо этих мертвецов. В сущности, мы должны были чувствовать свою вину при этом зрелище, причиной которого стали, но мы дошли до того состояния, когда самые трагические случаи жизни стали нам безразличны, мы говорили, что будем питаться мертвецами, когда не будет лошадей.

Через час мы прибыли в Дубровну – городок, часть населения которого составляли евреи, все дома города были построены из дерева. Здесь ночевал Император, гренадерская и егерская Гвардия, а также часть артиллерии. Мы застали их при оружии: нам сообщили, что ночью была ложная тревога. Мы прошли через этот город и направились в Оршу. Через час мы пересекли глубокий овраг. С грузом это было очень тяжело – погибло несколько лошадей. После полудня мы добрались до этого маленького укреплённого города с гарнизоном, состоящим из солдат разных полков. То были люди, которые остались в этом городе летом, а теперь им следовало примкнуть к Великой Армии. Среди них было также несколько жандармов и поляков. Увидав нас в таком жалком состоянии, они были поражены, в особенности, когда заметили громадное множество отставших, беспорядочно шедших позади.

Часть Гвардии отрядили для поддержания порядка в городе, нам выдали немного муки и водки из имевшихся в городе складов. Здесь имелись понтонные приспособления и много артиллерии с упряжью, но мы совершили большую ошибку, когда случайно сожгли лодки, предназначенные для моста, необходимого для перевозки пушек. Мы ещё не знали, что все, что хранилось на складах этого города, будет нам так необходимо при переходе через Березину.

Нас осталось всего семь или восемь тысяч человек Гвардии, а ведь изначально было тридцать пять тысяч. Хотя большинство из нас шли организованно, многие сильно отстали. Как я уже говорил, Император с частью Гвардии разместился в городе, остальные расположились на бивуаках в окрестностях. Ночью с остатками своего корпуса прибыл маршал Ней.

У него осталось приблизительно 2–3 тысячи человек, способных сражаться – и это из 70-ти тысяч! Радость Императора была безгранична, когда он узнал, что маршал жив и невредим.

20-го ноября мы пробыли тут весь день, а я продолжал поиски солдата, которому поручил нести свой ранец, но безуспешно. 21-го ноября мы выступили, а я так и не смог отыскать его, меня уверяли, что видели его, но я почти потерял надежду.