Юрий Оклянский - Оставшиеся в тени

Жизнь и судьбы главного героя и окружающей его среды по ходу действия не раз схлестываются и завязываются в крутые узлы. В основном вокруг одной и той же казавшейся многим безумной идеи, неоспоримо доказанной ученым. Драматургическая биография Галилея и современного ему общества на протяжении более чем трех десятков лет и есть вместе с тем «биография» этой, тогда сумасшедшей, а ныне столь достопочтенно школьной истины, что «Земля вертится»…

Последовательно и всесторонне прослеживалось в пьесе будоражащее, революционизирующее воздействие громкого слова правды там, где правят ложные мнения, дутые авторитеты, искусственно навязанные системы взглядов.

И вместе с тем до самых истоков, переходя нередко в острый гротеск, обнажалось болезнетворное и мертвящее влияние на духовное состояние общества и живущего в нем человека тирании мнимых мировоззрений и чучелоподобных прописей, а также малодушных вихляний и капитуляций перед ними.

В пору, когда часы истории показывали глухую полночь, драматург снова писал о неизбежном пришествии рассвета. Во всеуслышание предвещал наступление новых времен, выставлял напоказ и демонстрировал всем их явные приметы, их близящиеся контуры, четко различимую поступь.

Все это были давние и сокровенные убеждения Брехта, получившие в пьесе новый импульс и художественное развитие. Воплотившиеся в фигурах «Жизни Галилея» с такой пластической убедительностью, полнотой, глубиной и масштабностью, как, пожалуй, ни в одном из его произведений.

Однако, помимо всего этого, присутствовал в пьесе и своего рода личный момент. Исповедание веры, если так можно выразиться, содержало и элементы автобиографической исповеди, насколько таковая возможна, разумеется, в объектированных драматургических образах.

Описывая дела и поступки Галилея, его образ мысли, его линию поведения, Брехт не только утверждал выработанную им мораль и тактику борьбы или, шире сказать, этику действий, приемлемую, с его точки зрения, для честного мыслителя и художника, которому выпало жить в «темные времена».

Он не мог, конечно, не думать при этом о себе лично.

Достаточно непростые для всякого другого (но не Брехта!), даже можно было бы сказать, запутанные обстоятельства личной жизни, убежденность в необходимости всестороннего раскрепощения человека и потребность выразить собственные взгляды на то, что называют проблемами любви, брака и семьи, несомненно, побуждали его приводить дополнительные аргументы и соображения, подсказывали новые реплики и психологические мотивировки, формы поступков персонажей, насколько вмещалось все это в общее русло образного развития пьесы.

В итоге драма «Жизнь Галилея», пожалуй, как никакое другое из его произведений в такой полноте и цельности, воплощала в себе довольно широкий нравственный кодекс, глубоко продуманный и выстраданный Брехтом, отвечающий его убеждениям и общим мировоззренческим позициям, помеченный отпечатком его личности.

Вместе с тем (и в «датской» редакции пьесы это было особенно явно) несколько разросшуюся, быть может, значимость обретали черты и подробности, определявшиеся среди прочего характером исторического момента и потребностями антифашистской борьбы тех лет.

«Этика действия» включала в себя, например, представление о глубочайшей серьезности жизни вообще и враждебной по преимуществу сложности окружающих обстоятельств в частности, признание пока довлеющего превосходства сил противника и ориентацию на длительную протяженность и ожесточенность свершающегося социального противоборства. А в связи со всем этим — необходимость тщательно взвешенного поведения и осмотрительных действий личности, отстаивающей правое дело.

Показательна в этом смысле притча Брехта из цикла его своеобразных нравоучений — «Рассказов о господине Койнере».

Вот она:

«Вступив в чужое жилище, господин К., прежде чем ложиться спать, осмотрел все выходы из дома, и ничего более. Когда его спросили о причине, он ответил смущенно:

— Это старая прискорбная привычка. Я стою за справедливость, а в таких случаях лучше, чтобы квартира имела второй выход».

Сходный мотив уже промелькнул и в недавно приведенном стихотворении — «Убежище» — о приморском деревенском жилище под соломенной крышей: «…у дома четыре двери — когда придется бежать».

Тут, конечно, и всегдашняя незащищенность беженца — двери ведут на все четыре стороны, — но и осмотрительность тоже. Она не помешает!

В статье «Пять трудностей при писании правды» (1935 г.), занимающей особое место в его литературном наследии, Брехт сам формулирует основные принципы, составляющие, по его мнению, нравственную программу служения истине.

Последовательность перечисления пяти называемых им принципов при этом такая:

«мужество при писании правды»; «ум для распознавания правды»; «умение пользоваться правдой как оружием»; «умение выбирать тех, в чьих руках правда будет действенной»; «хитрость для распространения правды среди многих».

«Хитрость для распространения правды среди многих» занимает последнее место в перечне. Но по объему раздел статьи, обосновывающий этот тезис, самый пространный и намного превосходит любой из предыдущих.

Дело, конечно, не только в том, что сама идея наиболее мила сердцу писателя. «Темные времена» нередко выпячивали вопросы тактики и выносили их в центр внимания.

Служение правде не дело трусов и себялюбцев, не занятие для мелких душонок. Следопыт истины в полной мере должен обладать неустрашимостью и героизмом. Однако мужество это, по мнению Брехта, особого свойства. Прежде всего внутреннее, духовное, гораздо реже выражающееся в эффектном поступке, чем то, проявлений которого требуют обстоятельства у человека практического действия. Но героизм от этого не перестает быть героизмом.

Тема разработана в трех рассказах Б. Брехта, содержанием и временем создания примыкающих к пьесе «Жизнь Галилея». Они написаны в Дании, в 1939 году. И образуют как бы портретно-художественный триптих, обрамляющий пьесу.

Джордано Бруно… Фрэнсис Бэкон… Сократ… Три ученых, три великих поборника истины. Люди разных времен, наций, характеров, разного образа жизни и моральных достоинств. Объединяет их одно. Каждый из них в надлежащий момент совершает подвиг во имя того, что можно назвать нравственным кодексом искателя истины.

Однако что же это за поступки? И каковы подвиги?

…На пронизывающем зимнем ветру, возле случайно раздавленной санями курицы долго копошится старый, еле живой от болезней Фрэнсис Бэкон, бывший лорд-канцлер королевства. Он собственноручно набивает снегом свежевыпотрошенную птичью тушку. Надо, чтобы научный опыт прошел в полной чистоте. Естествоиспытатель хочет доказать мелькнувшую в голове мысль, что замороженное мясо только что погибших птиц и животных долго остается в первозданной свежести и годным для пищи.