Абрам Рейтблат - Фаддей Венедиктович Булгарин: идеолог, журналист, консультант секретной полиции. Статьи и материалы

С начала сотрудничества с III отделением Булгарин возобновляет попытки добиться права на публикацию театральных рецензий. Только теперь он меняет риторическую стратегию. Если в предыдущем обращении к властям он делал акцент на творческой и экономической пользе от театральной критики, то теперь речь шла главным образом о политической выгоде.

Уже в первой поданной в III отделение в мае 1826 г. записке «О цензуре в России и о книгопечатании вообще» он писал: «…как у нас всякой стихотворец и памфлетист пользуется в обществе некоторым преимуществом и даже имеет влияние на свой круг общества, то вовсе бесполезно раздражать этих людей, когда нет ничего легче, как привязать их ласковым обхождением и снятием запрещения писать о безделицах, например о театре и т. п. <���…> Главное дело состоит в том, чтобы дать деятельность их уму и обращать деятельность истинно просвещенных людей на предметы, избранные самим правительством, а для всех вообще иметь какую-нибудь одну общую, маловажную цель, например, театр, который у нас должен заменить суждения о камерах [т. е. присутственных местах] и министрах. Весьма замечательно, что с тех пор, как запрещено писать о театре и судить об игре актеров, молодые люди перестали посещать театры, начали сходиться вместе, толковать вкось и впрямь о политике, жаловаться на правительство даже явно. Я в душе моей уверен, что сия неполитическая мера увлекла многих юношей в бездну преступления и в тайные общества» [695].

Через некоторое время в записке «Нечто о Царскосельском лицее и о духе оного» Булгарин развил эту мысль: «Должно также давать занятие умам, забавляя их пустыми театральными спорами, критиками и т. п. У нас, напротив того, всякий бездельный шум в свете от критики возбуждает такое внимание, как какое-либо возмущение. И вместо того, чтобы умным и благомыслящим людям радоваться, что в обществах занимаются безделицами с важностью, – начальники по просьбам актрис или подчиненных им авторов тотчас запрещают писать, преследуют автора и цензора за пустяки, и закулисные гнусные интриги налагают мертвое молчание на журналы. Юношество обращается к другим предметам и, недовольное мелочными притеснениями, сгоняющими их с поприща литературного действия, мало-помалу обращается к порицанию всего, к изысканию предметов к порицанию, наконец, – к политическим мечтам и – погибели» [696].

В записке «Мнения и толки на счет гласности и законной свободы тиснения», поданной в III отделение в январе 1827 г., Булгарин вновь писал о необходимости разрешить рецензировать театральные спектакли. Речь шла о том, что «это верх нелепости, и иностранцы не хотят этому верить, чтобы подобное запрещение существовало в 19 столетии, в стране, где существуют школы, университеты и где в адрес-календаре выставлено министерство просвещения ». Он давал понять властям, что необходимо позволить в этой сфере выражать недовольство, поскольку «самый заговор [декабристов] в своем начале имел какое-то благовидное направление, и от этих страшных нелепых запрещений, от этого мелочного деспотизма второстепенных властей, воспаленные умы и разгоряченные сердца дали заговору кровавое направление» [697].

В марте 1827 г. Булгарин посвятил этому следующую небольшую записку: «В концерте молодого Шрейнцера граф Кутайсов сказал одному из здешних журналистов: “Зачем вы не пишете о театре? Все мертво, публика ничего не знает и, не слыша суждений и прений, хладнокровна к представлениям. Для хороших актеров нет одобрения, и слава их умирает за кулисами; для дурных актеров нет грозы. И публика, и актеры на вас в негодовании, и сам князь Петр Михайлович [Волконский, министр императорского двора] хочет, чтобы публичные забавы оживились и привлекли на себя внимание”. – Журналист просто отвечал, что не позволяют писать о сем предмете, а один бывший при том чиновник министерства просвещения объяснил, что цензурный комитет сам убедился в пользе театральной критики в нравственном и политическом отношении и что в донесении цензурного комитета к министру именно сказано было, что настоит видимая надобность занять чем-нибудь умы и что театр и театральные прения полагает к тому самыми лучшими и невинными средствами. Министр просвещения [А.С. Шишков] согласился в сем и 22 ноября 1826 года представлял Государю Императору о позволении писать о театре, но Государь Император на сие не соизволил и надписал на представлении: “Подождать”» [698].

В январе 1828 г., обратившись в III отделение с просьбой разрешить «писать по временам о Государе и Августейшей фамилии», Булгарин добавил также: «Если б для занимательности сего любимого публикою издания позволено было также помещать статьи о театре, то это было бы подарком для публики, которая не имеет никакого умственного занятия, никакого предмета для общих разговоров. Театр всегда занимал у нас все состояния» [699].

Подобное разрешение император дал, и Булгарин подготовил рецензию на постановку «Севильского цирюльника» в Итальянской опере. В ней он писал, в частности: «Петербург, столица обширнейшей Империи в мире, средоточие внешней торговли России, местопребывание дипломатического корпуса, большей части богатого и образованного дворянства и множества иностранцев всех наций, Петербург, по стечению всех сих и других обстоятельств должен быть и есть святилищем вкуса во всем изящном и образцом утонченной европейской образованности. Климат наш, заставляющий нас три четверти года укрываться в домах, принуждает нас избирать забавы сообразные с нашим образом жизни, и потому в Петербурге почти единственное публичное удовольствие есть театр».

На рукописи рецензии А.Х. Бенкендорф наложил резолюцию: «Позволяется печатать – и вперед можно писать об театрах, показывая мне» [700]. Цензура Бенкендорфа была, возможно, тоже инициирована Булгариным. По крайней мере в недатированной записке для III отделения об организации секретного наблюдения он писал, что «высшая полиция должна иметь непременно в своих руках цензуру театральных пиес, театральную критику в преданных ей журналах <���…>. Надобно непременно, чтоб актеры и актрисы зависели неприметным образом от высшей полиции. Это значит иметь в своих руках l’opinion de toute la jeunesse [мнение всего юношества ( фр .)]» [701].

Рецензия на оперный спектакль была опубликована (анонимно) в «Северной пчеле» 28 января 1828 г., а 31 января в газете появилась новая рубрика – «Русский театр», содержавшая неподписанную булгаринскую рецензию на постановку «Разбойников» Ф. Шиллера. В записке в III отделение Булгарин писал о реакции публики на эту статью следующее: «Статья о русском театре сделала такой шум, что подьячие и купцы забыли на время все, и только и толков, что о театре. У дверей театра была ломка, и когда пишущий сии строки приблизился к раздавателю билетов, чрез контору, то он сказал: “Вот что наделала «Пчела»!” Кричат: “В «Пчеле» было писано, давай билеты!” Забавно, что типографский наборщик, который пять лет не был в театре, бросил работу и пошел туда, набрав статью о театре! Дирекция рада, актеры хорошие в восторге, дурные берутся учить роли, которых в русском театре не знали никогда. Публика только и толкует, что о театре, большой свет о италианцах, русский мир о Разбойниках (трагедии); для вестовщиков это удар, для направления общего духа – сильное орудие, как громовой отвод» [702].