Том Сегев - Симон Визенталь. Жизнь и легенды

Бывало, что добровольцы затруднялись найти ту или иную папку, которая была Визенталю срочно нужна, и, в конце концов не выдержав, он находил ее сам. В таких случаях он мог даже повысить на них голос. Однако они на него не обижались.

«Он, – вспоминает Лингенс, – любил хорошую еду, много смеялся, умел восхищаться заходом солнца, и можно было подумать, что он счастлив, но иногда он плакал».

Еще один доброволец, Александр Фридман, запомнил, главным образом, характерный жест Визенталя: раз в несколько минут он проводил рукой по вискам – спереди назад – то ли приглаживая волосы, то ли пытаясь стереть жуткие картины, проносившиеся в этот момент у него в голове.

Однажды Визенталь позвонил Фридману и попросил немедленно прибыть к израильскому посольству. Туда пришли два франкоговорящих молодых человека и попросили устроить им встречу с Визенталем. Сотрудники посольства их не впустили и засекреченный номер телефона Визенталя им не дали, но один из посольских работников позвонил ему и спросил, что делать. Визенталь велел передать молодым людям, чтобы они ждали возле посольства, и попросил Фридмана с ними встретиться.

Прибыв на место, Фридман увидел двух мужчин лет двадцати пяти-тридцати. Он сказал им, что работает у Визенталя, и пригласил в кафе. За соседним столиком сидел его друг, которого он заранее попросил туда прийти. Молодые люди сказали, что состоят в организации «Дети сопротивления» и приехали сообщить Визенталю, что поймали Мартина Бормана. Фридман спросил их, почему они не обратились в полицию, и те ответили, что хотят передать Бормана Израилю, с помощью Визенталя. Фридман встал из-за столика и позвонил Визенталю. Визенталь сказал ему, что это явные жулики, и велел попросить у них отпечатки пальцев Бормана. От такой просьбы «дети сопротивления» слегка растерялись. Они пообещали вернуться через два дня, но так и не вернулись.

В ту пору Визенталь также часто прибегал к услугам голландского журналиста Жюля Гуфа, пришедшего к нему по собственной инициативе. Отец Гуфа был врачом и во время войны спас нескольких амстердамских евреев. Помимо всего прочего, Гуф восхищался Визенталем за то, что тот был способен жить в стране, кишевшей нацистами. Сам он Австрию ненавидел.

Однажды Визенталь сказал, что на небе его ждут миллионы людей, которые спросят его, что он сделал для них, пока у него еще была такая возможность. «Эта строчка могла бы появиться в пьесе Шекспира», – восхитился Гуф.

Визенталь поделился с ним несколькими профессиональными секретами (в частности, научил пользоваться открытыми источниками вроде телефонных справочников), посылал его проверять имена на почтовых ящиках и опрашивать соседей, а также давал ему другие мелкие разведывательные поручения.

Иногда Визенталь говорил так, словно за ним стояли очень могущественные силы, и в такие моменты напоминал рычащую мышь. Но вера людей в миф, которым он себя окружил, увеличивала его возможности и способность действовать, и миф, таким образом, превращался в реальность, по крайней мере частично. Именно так он вел борьбу за отмену сроков давности для нацистских преступлений. Это была одна из самых важных кампаний в его жизни.

По законам ФРГ и Австрии на все убийства распространялся закон о двадцатилетнем сроке давности. Это означало, что, начиная с мая 1965 года, нельзя было отдавать под суд военных преступников, за исключением тех случаев, когда дело против них было открыто ранее этой даты. В случае же менее серьезных преступлений срок давности вступал в силу еще раньше: уже через десять лет после войны.

Государства, организации и известные люди во всем мире оказывали давление на ФРГ и Австрию «снаружи», но вопрос этот был сугубо юридическим, и привлечь к нему внимание публики было нелегко. Визенталь действовал «изнутри», и это стало еще одним проявлением его причастности к австрийскому обществу. Отмена срока давности, говорил он, нужна не евреям; в первую очередь она нужна самим немцам и австрийцам; это будет чем-то вроде нравственного экзамена, сдав который, они докажут свое желание избавиться от военных преступников. Он вкладывал в эту кампанию много энергии и немало денег.

Первые попытки добиться отмены срока давности за убийства были сделаны в начале 60-х годов, сразу после поимки Эйхмана. Всемирный еврейский конгресс вступал по этому поводу в контакты с властями ФРГ, проблема обсуждалась в израильской прессе и в кнессете. Одним из израильтян, поднимавших этот вопрос, был Тувья Фридман. Позднее эта тема стала одной из первых, затронутых на дипломатических встречах Израиля и ФРГ.

Немцы подготовились к «сражению» хорошо. В конце 1963 года Управление печати и информации ФРГ опубликовало брошюру со статистическими данными о судах над военными преступниками в этой стране, согласно которым союзники казнили более четырехсот восьмидесяти преступников, а западногерманскими судами было рассмотрено тридцать тысяч обвинительных заключений, и более пяти тысяч человек были признаны виновными. Через какое-то время власти ФРГ опубликовали еще более впечатляющие данные, согласно которым было заведено более шестидесяти тысяч дел, двенадцать человек были (до 1948 года) приговорены западногерманскими судами к смерти, а более шести тысяч преступников – к тюремному заключению, из них семьдесят семь – к пожизненному. Причем как раз во время обнародования этих данных во Франкфурте шел один из самых важных судебных процессов, ставший главным достижением прокурора Бауэра: первый суд над преступниками из Освенцима. За ним последовал еще один. Немцы подчеркивали, что подготовка этих процессов началась еще до суда над Эйхманом, и тот на них совершенно не повлиял.

Впоследствии, однако, выяснилось, что девяносто процентов подозреваемых в нацистских преступлениях не были преданы суду вообще, более половины обвиняемых были оправданы (как правило, «за отсутствием доказательств»), виновными признали только шесть тысяч шестьсот пятьдесят шесть немцев, причем лишь около двухсот из них были признаны виновными в убийствах, а большинство обвиняемых получили довольно легкие наказания. Такое малое количество обвинительных приговоров не только свидетельствовало о несовершенстве западногерманской юридической системы, но и отражало царившую в то время в обществе атмосферу. Наблюдалась явная тенденция не судить нацистов слишком строго – в особенности тех, кто убивал евреев.

Адвокаты обвиняемых придирались к мельчайшим деталям: видел ли свидетель обвиняемого слева или справа? обратил ли он внимание на цвет его военной формы? была ли она зеленой, коричневой или черной? Если она была коричневой, значит, обвиняемый искомым преступником быть не мог, так как в его части носили зеленую. Если дело происходило ранним утром, то адвокат заявлял, что освещение было недостаточным, чтобы свидетель мог опознать обвиняемого наверняка, а если свидетель утверждал, что преступник держал хлыст в правой руке, адвокат говорил, что обвиняемый этим человек быть не может, потому что он левша. Если же свидетель относительно этой детали ошибается, то не исключено, что он ошибается и относительно всех прочих.