Александр Александров - Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой

«Все кончено. В 1885 году меня похоронят». (Запись от 1 октября 1884 года.)

На самом деле жить ей осталось жить всего месяц.

У нее все время лихорадка. Истощающие ежедневные лихорадки. Слабость. Она уже не может выходить, не может работать. Она сидит в зале, то в кресле, то на диване. Дина читает ей романы.

Эмиль Бастьен-Лепаж на руках приносит в их гостиную брата Жюля. Тот сидит в кресле напротив нее: она укутана массой кружев, плюша. Все белое, только разных оттенков.

У Бастьен-Лепажа глаза расширяются от удовольствия.

— О, если бы я мог писать!

Потом ему становится дурно. Мария не может помочь, она не в силах встать. Заботится о нем Дина и она часто видит, как Дина гладит волосы Жюля.

20 октября 1884 года она в последний раз делает запись в своем дневнике о Жюле:

«Какое несчастье! А ведь сколько консьержек чувствуют себя прекрасно! Эмиль — превосходный брат…»

Наша прогрессивная переводчица не может естественно перевести дословно слова Башкирцевой, политкорректность, как мы видим, началась не сегодня; такое отношение к рабочему люду не красит Башкирцеву и его надо подкорректировать. Даже перед лицом смерти идут социально-политические игры:

«Один раз в кресле ему сделалось дурно… А разные бездельники преспокойно здравствуют… Эмиль — превосходный брат. Он сносит и втаскивает Жюля на своих плечах на их третий этаж. Дина оказывает мне такую же преданность. Вот уже два дня, как постель моя в большой гостиной, но она разгорожена ширмами, табуретами, роялем, так что совсем незаметно… Мне слишком трудно подниматься по лестнице…»

Это конец. Последняя запись дневника: «Мне трудно подниматься по лестнице». Лестница не в подъезде, а внутри квартиры: ее комната и мастерская находились во втором этаже.

Начинаются кровотечения. Но когда становится полегче, она еще пытается лепить. Напрасно, ничего не получается, нет сил. Слезы почти безостановочно катятся по ее щекам. Она плачет о том, что ничего не успела.

За пять дней до смерти она вспоминает о Мопассане. Просит принести его книги. Не зря она думает о нем, вероятно, мысль о нем — это часть тех планов, что не свершились.

Еще она просит принести книги д’Оревильи, того самого, что написал о Джордже Браммелле и о дендизме. Что именно из его повестей она захотела перечитать: «Прекрасную любовь Дон-Жуана», «Обед безбожников» или «Месть женщины»? Во всяком случае, и Мопассан, и денди д’Оревильи — фигуры знаковые, с последним начиналась череда влюбленностей, мы вспоминали этого писателя и денди в связи с именем герцога Гамильтона, с первым, Ги де Мопассаном, эта эпоха закончилась. Жюль Бастьен-Лепаж как бы не в счет, он свой, он почти уже умер, с ним не надо прощаться, с ним скорая встреча на небесах.

Говорят, что за два дня до кончины к ней вернулся ангельский голос и она что-то смогла пропеть.

30 октября к ней в последний раз приходят оставшиеся верными друзьями до конца Родольф Жулиан и Божидар Карагеоргович, который потом в 1904 году расскажет об этом в газете «Ревю».

В четыре часа утра 31 октября начал рычать ее верный Коко, родные собрались у ее постели, она вздохнула просыпаясь, приподнялась и по ее щекам пробежали две крупные слезы, после чего она бездыханно упала на подушку.

Ее хоронят на кладбище в Пасси. Траурный белоснежный кортеж двигается по улице Дарю к русской церкви, где ее будут отпевать. Белые лошади, белые попоны на лошадях, белые ливреи на слугах, белый гроб, обитый белым бархатом и усыпанный белыми цветами. Она не изменила своему стилю, возможно, сама дала последние распоряжения. Хоронят ребенка, светскую девушку, молодую художницу, чтобы тотчас же воскресить ее в легенде. В легенде все приблизительно, что-то правда, а что-то нет. На следующий день после смерти о ней пишет «Фигаро» — газета светских сплетен, начиная эту легенду создавать:

«Сообщаем о смерти мадемуазель Башкирцевой, девушки, которая подавала надежды в живописи. Еще на последнем Салоне она выставляла картину «Сходка», которая привлекла большое внимание. У мадемуазель Башкирцевой было не менее двухсот тысяч франков годового дохода. Она должна была выйти замуж, но жених перестал бывать у них. (Речь идет о Поле де Кассаньяке — авт.) Именно, после отступления жениха, раненная в самое сердце, она решила стать известной, благодаря своему таланту. Однажды утром, рисуя на улице, она простудилась. И через две недели умерла. Она издала последний вздох тогда, когда ее тетушка превратила в наличные два миллиона франков, чтобы построить для племянницы великолепный отель-мастерскую. Следует опасаться, что мать потеряет рассудок от горя».

Вся жизнь в нескольких строках некролога. Чувствуется, что эти сведения поставил газетчикам кто-то из близких, знавших ее сердечные тайны. Вероятно, это был Жулиан, долгие годы остававшийся ее главным конфидентом.

Но вернемся к траурному кортежу, который еще не доехал до кладбища. Смертельной больной Жюль Бастьен-Лепаж наблюдает процессию из окна своей мастерской, он уже не может выйти из дому. Он плачет, провожая ее взглядом белоснежную колесницу. Ходит легенда, что он написал картину «Похороны молодой художницы», но это не более, чем легенда. Мы знаем, что он не только работать, он двигаться в это время уже не мог. Рак желудка, жестокие изнурительные боли, такие больные держатся только на морфии.

Через пять недель он тоже умер.

На могиле Марии Башкирцевой воздвигли аляповатую часовню в псевдовизантийском стиле. Там висела ее незаконченная картина «Святые жены», постоянно освещенная светом свечей. Там стояли мольберт и палитра, и висели русские иконы.

Говорят, на кладбище приходил Ги де Мопассан. Долго стоял со своей спутницей, смотрел сквозь решетку на часовню и наконец произнес:

— Ее надо было засыпать розами. О, эти буржуа! Какой они развели балаган!

Легенда, конечно, но сказано правильно. Даже Мопассан с его дурным вкусом понял всю пошлость этого надгробия.

Оставим теперь Париж и перенесемся в Россию, хотя и здесь нам без Парижа никак не обойтись.

Молодая девушка, Любовь Гуревич, в 1887 году после окончания второго курса историко-филологического отделения Высших женских (Бестужевских) курсов едет лечиться во Францию, где покупает только вышедшей из печати «Дневник» Марии Башкирцевой. Она знакомится с Марией Степановной Башкирцевой, а также с картинами ее дочери и архивом. Мать, как и всем остальным, показывает будущей переводчице семейные реликвии: арфу, мандолину, розовые бальные туфли для маленькой ножки несчастной Мари, и, разумеется, бесчисленные фотографии, которые мать сотнями раздаривает поклонникам и поклонницам. С этого года начинается их переписка, длившаяся до 1909 года.