Варвара Головина - В царском кругу. Воспоминания фрейлин дома Романовых

Позднее у меня была возможность расспрашивать королеву Вюртембергскую Ольгу Николаевну, связанную тесной дружбой с Государыней с самой юности, любимого брата Государыни Александра, принца Гессенского, и, наконец, Мальцеву, к ней приближенную. Увы! Все тот же ответ: никто из них не слышал от нее ни слова признания.

Откуда черпала она эту почти сверхчеловеческую силу? А ведь иногда требуется гораздо меньше, чтобы прослыть мучеником. Мне вспоминается, как иногда мы смели бранить ее за то, что она не приложила усилий, чтобы противостоять слабостям Государя, но кто может знать, что было сказано между ними и какому чувству она повиновалась, проявляя терпение и снисходительность? Вероятнее всего, она не хотела унизить в глазах своей семьи отца и Государя. Отсюда, видимо, происходило ее героическое молчание. Не стану утверждать, что исключительно этот злосчастный роман подорвал жизненные силы Государыни, — злобой дня тогда были катастрофы и покушения; но на этот слабый светильник так грубо дули, что пламя его не могло не угаснуть.

После этого необходимого отступления я возвращаюсь к лету в Царском, которое мирно шло к концу, несмотря на готовящиеся под сурдинку закулисные события.

Великая княжна Мария Александровна 9 августа уехала в Кобург к мужу, оставив на наше попечение выздоравливающих после кори детей. Никогда не забуду печали Великой княжны при разлуке с отцом. «У меня сердце разрывалось на части», — говорила она мне. Через несколько дней (19 августа) Государь уезжал в Крым.

Был воскресный день. Во время обедни Государь почувствовал себя очень дурно. Он дважды посылал Великого князя Павла Александровича — один раз за лекарством, другой раз за доктором. В конце концов, он вышел из церкви и сидел у входа до конца службы, чего с ним никогда не бывало. За завтраком мне показалось, что он бледен, но все же немного оправился после дурноты. Кто-то вообразил, что у него случился легкий нервный удар, но это было не так. Он только почувствовал онемение конечностей рук и ног и сказал доктору Здекауэру, что у него обыкновенно бывает так после сильного волнения, а сегодня утром он как раз переволновался, и больше ничего не стал объяснять. Я сидела за столом напротив Великого князя Наследника, приехавшего из Гапсаля попрощаться с отцом, и меня поразило его поведение. Он сидел глубоко погруженный в себя, ни с кем не разговаривал и не поднимал головы от тарелки.

Позднее от Великой княгини Цесаревны я узнала в подробностях, что произошло в то утро. Поначалу Государь имел намерение сообщить о своей женитьбе чете Наследников письменно, затем по какой-то причине переменил решение и остановился на том, чтобы сообщить им сразу после их приезда из Гапсаля. Так что объявление было сделано в первые минуты свидания. Он сообщил, что все уже свершилось, просил быть добрыми к княгине и заверил, что никогда не станет им ее навязывать. Он сказал также, что женитьба будет сохраняться в тайне до истечения года траура, затем он пригласил княгиню, которая казалась взволнованной. Она поцеловала руку Цесаревне и сказала, что Государь пожелал сделать ее своей супругой, она вполне счастлива этим и никогда не позволит себе выйти из своей скромной роли.

— Это почти подлинные ее слова, — говорила мне Цесаревна, — и чувствовалось, что они были подготовлены заранее, как заданный урок.

Вся сцена, впрочем, произошла очень быстро, и мы стояли, как громом пораженные.

На прощание Государь сказал, что теперь они могут приехать к нему в Крым. Весной на предложение Наследника навестить Государя в Крыму тот ответил отказом.

— Не в этом году, — сказал он, — это нарушит мои планы.

Мы попрощались с Государем сразу после завтрака, вернее, он выразил пожелание, чтобы его не ждали у дверей покоев, где он имел обыкновение прощаться со всеми перед тем, как сесть в коляску. Впрочем, он был, как всегда, сердечен, и никто, кроме нас двоих (меня и Адлерберга), не понял значения этой перемены.

Государь заверил графа Адлерберга, что княгиня Юрьевская не поедет с ним в одном поезде в Крым, но перед самым отъездом без ведома графа все обещания были нарушены под предлогом, что княгиня получила анонимные письма с угрозами, потребовавшими чрезвычайных мер предосторожности. Адлерберг ни на минуту не поверил в эту неправдоподобную сказку и был совершенно поражен тем, что Государь прибег к таким уловкам и ухищрениям по отношению к нему, да и ко всем прочим, чтобы загладить неловкость от своих невыполненных обещаний. Нельзя было более полагаться ни на одно его слово.

— Я не привык к такому лукавству со стороны моего Государя, — сказал мне граф по возвращении из Крыма, — и должен признаться, что мое удивление получало все новую пищу. Слова и поступки Государя вступали в противоречие каждую минуту, как у человека, потерявшего голову. Приведу только один пример. Через несколько часов после того, как он торжественно объявил мне, что его женитьба должна для всех оставаться секретом, он сказал, что знает из верного источника, будто общество в целом одобряет его брак, то самое общество, которое, как предполагалось, было в полном неведении и от глаз которого старались укрыться.

Возвращаясь к отъезду Государя, скажу, что комедия, хорошо ли, дурно ли сыгранная по монаршей воле, вполне удалась. Все официальные лица, обязанные присутствовать на вокзале при проводах Императора, увидели в его вагоне за полуопущенными шторами княгиню с детьми. В пути даже эта завеса тайны спала, и вскоре свита имела удовольствие наблюдать близость всего семейства, что, разумеется, каждый расценивал по-своему.

Император Александр II и императрица Мария Александровна.

Мне кажется, я уже говорила: чувство рыцарской чести, несомненно, было главной причиной, толкнувшей Государя на эту женитьбу. Возможно, в ту минуту он радовался, что сумел преодолеть все трудности, которыми изобиловало выполнение его плана, но как многого он не предвидел! Решительно сосредоточившись на одном — во что бы то ни стало достичь цели, — он не увидел ни жестокости своего эгоизма по отношению к законной семье, ни падения собственного авторитета, ни, наконец, длинной и тяжелой цепи бесконечных конфликтов, возникавших по разным поводам вследствие его беззаконного решения. Как бы ни было трудно восстановить ход его сокровенных мыслей, предшествовавших принятию последнего решения, думаю, не ошибусь, если скажу, что борьба в нем шла недолго и он не дал себе труда взвесить все последствия. Поставив на одни весы свое личное счастье и долг монарха-самодержца, он разрубил гордиев узел, не думая о дальнейшем. Государю всегда не хватало широты ума. Факты обыкновенно представлялись ему изолированными, оторванными от целого, — он видел их только в свете текущего момента, не заглядывая в прошлое и не предвидя того, что они могут породить в будущем.