Игорь Дедков - Дневник 1953-1994 (журнальный вариант)

Медленно, без особого рвения собираю бумажки для Индии; качусь, как шар по наклонному желобу.

Прочел книжку уругвайского писателя Эдуардо Галеано «Дни и ночи любви и войны»: нечто похожее на дневник, хроника убийств, пыток, хищений, политического террора и любовных утех; какая-то выравнивающая то и это натуралистическая откровенность, часто жестокая. Чистый свет оставлен, остается в детстве, с поправкой на все тот же инстинкт, который вроде бы нуждается в проговаривании без пропусков и еще остается — в работе, в издании газеты, журнала, в написании книги, в людях, соединенных такой бесстрашной работой, а она поистине требует мужества и бесстрашия, потому что тот пресс, под который она попала, то изничтожение и на нас, кое-что ведающих, производит несравненное впечатление: это и есть подлинный прием в писатели, в журналисты. Правда, сам тип писателя, проступающий в книге, для нас странен: политический скиталец, человек не одной страны, а целого континента — Латинской Америки, «политический цыган», но не добровольный, гонимый, но тем интереснее как далекий, но понятный человеческий опыт.

24.1.86.

Взгляд на Рихарда Зорге. Преподаватель в радиоклубе, где занимается Никита, рассказывал, что Р. Зорге среди наших разведчиков-радистов первый по количеству переданных знаков. Он где-то, где учился, видел стенд о наших разведчиках, и там под каждым портретом было указано число знаков.

Зорге передавал больше всех вынужденно — ему не верили, а чем больше передаешь, тем быстрее попадешься. Так и было. Он передавал документы полностью. Больше, дольше всех.

Все не в счет!

24 марта.

Третий день, как вернулся из Москвы. В пятницу, 21-го, в одиннадцать вечера должны были вылететь в Дели, но оказалось, что визы нам не даны. И я благополучно в тот же вечер отбыл поездом домой. Сказано, что улетим не ранее очередной пятницы. Оставив у своих тяжеленный чемодан с рубашками, легкими брюками, тремя бутылками водки и подарочными книгами, я вернулся домой налегке и был даже счастлив, что путешествие за три моря отложено. Возвращаться всегда лучше, чем уезжать. В Москве после бессонной железнодорожной ночи и длинного дня в разговорах и передвижениях я попал в пять часов на телецентр, где до десяти «записывался» и «снимался» для передачи об Абрамове. Говорил этим девицам: снимите меня завтра с утра, я буду лучше соображать и лучше выглядеть, но они то ли спешили, то ли завтрашняя работа их не устраивала, и, я думаю, у нас мало что или вообще ничего хорошего не получилось. Запись шла со множеством помех и всяческих перерывов: то что-то случилось с электропитанием (или как это у них называется), то кто-то не вовремя заглядывал в студию, то чем-то гремели в коридоре, то кончалась пленка и так далее.

Наиболее важным московским делом стало обсуждение статьи [283] В журнале «Вопросы литературы» готовилась к публикации рецензия Дедкова «Перед зеркалом, или Страдания немолодого героя» на роман Ю. В. Бондарева «Игра». Рецензия напечатана в № 7 за 1986 год. с Анастасьевым, Лазаревым, а потом, в присутствии еще и Осетрова, с Козьминым [284] {СНОСКА В ТЕКСТЕ ПРИСУТСТВУЕТ, НО СОДЕРЖАНИЯ В ПРИМЕЧАНИЯХ НЕТ, ОШИБКА ЖУРНАЛА.} . В итоге пока статья движется без потерь, даже с усилением за счет включения абзаца из публикации бондаревских ответов на вопросы из газеты «Советская Россия» за 11 октября прошлого года.

В «Вопросах литературы» Кацева [285] {СНОСКА В ТЕКСТЕ ПРИСУТСТВУЕТ, НО СОДЕРЖАНИЯ В ПРИМЕЧАНИЯХ НЕТ, ОШИБКА ЖУРНАЛА.} демонстрировала «Нойес дойчланд» с отчетом о похоронах Пальме (полторы полосы в отличие от наших стандартных прокочевавших по всем газетам двухсот строк) и с 36-ю фотографиями с Хонеккером. Оказывается, этот полированный немец очень любит фотографироваться, и газеты, ему подвластные, это учитывают.

Скоро месяц, как состоялся Двадцать седьмой съезд партии. Наиболее интересными его материалами являются отчетный доклад и речи Лигачева и Ельцина. По масштабности и демократизму съезд уступает Двадцать второму. И по значению — если не наберет в ближайшее время — тоже. Критицизм в докладе и некоторых речах получил какой-то благодушный отклик. Съезд еще шел, а им восхищались сами делегаты по радио и телевидению. Свои достоинства лучше как бы не «осознавать», не называть, здесь же — была невероятная поспешность в осознании. Опыт показывает, что превознесение происходящего на высоком уровне (съездов и тому подобного) — своего рода норма, и в этом смысле новизны никакой нет. Новизну следовало бы замечать в интонациях и акцентах, но и акценты можно расценить как обычное колебание флюгера. Критика в почете — будем славить критику. Отрезвляющее воздействие на всех, кто связывал с этим событием чрезмерные надежды, должен был оказать лигачевский окрик по поводу неназванных выступлений «Правды» и других неназванных органов печати. Волгоградский секретарь обкома процитировал одно из читательских писем, опубликованных в «Правде» (речь там шла о «вязком», «инертном» слое партийно-административном, который ни на что живое не способен), и тем самым обнаружил знакомое раздражение «аппаратчиков», партийной бюрократии, сгубившей в свое время Хрущева. Чрезвычайно неприятным было и выступление от работников театра ленинградского Игоря Горбачева: оно было выдержано в духе 63-го года, когда разжигали пламень идеологической борьбы. Словом, пора от иллюзий избавиться окончательно: чудес не бывает; многие актеры заменены, проворовавшиеся изгнаны, но труппа та же, и школа — та же, и пьеса, в сущности, старая. А главное: по-прежнему партия, ее руководящий аппарат, именно аппарат, воспринимают себя, осознают, именуют и славят как некий патронат, патронаж, как благодетелей, а от всех прочих, от большинства ждут послушания, подчинения, участия в намеченных работах и мероприятиях; мы все — ведомые и на большее рассчитывать не должны; они знают, а мы следом за ними, они понимают, а мы — за ними, истина принадлежит им, и это необходимо затвердить. Приходит к нам в Союз на собрание новый секретарь по идеологии Малышев, бывший первый секретарь Островского райкома партии, и он — заведомо, непонятно, каким мистическим образом, — лучше нас всех знает и понимает не только хозяйственные дела, но и задачи литературы, и пути ее движения и готов нас поправлять, направлять. Выступая в театре, он вместо «постановок» говорит: «поставок», и это звучит в таком контексте: увеличить число «поставок» спектаклей.

Баландин оставлен в членах Центрального Комитета, и это тоже заставляет задуматься. Якобы, отъезжая, Баландин сказал (шоферу): вот был генерал-губернатором, а ставят — писарем (новая должность Баландина — заместитель председателя Агропрома СССР, вроде бы по кадрам).