Игорь Дедков - Дневник 1953-1994 (журнальный вариант)

2 июля:позавчера вечером, в воскресенье, вернулся автобусом со съезда [291] 28 июня — 1 июля в Москве состоялся Восьмой съезд Союза писателей СССР. . Произошли некоторые события: я оказался избранным в правление СП СССР и в секретариат. В список правления я был включен заранее, в секретариат попал по предложению Бакланова. Выборы правления — тайные: против меня — 9 голосов. Женя Сидоров попал в секретариат по предложению Ваншенкина. Что-то во всем этом было приятное и неприятное. Напрасно пошел вслед (вместе) за Быковым и Баклановым на приеме за поперечный стол (для секретариата?). Переживал, что там оказался. Увидел вблизи Верченко — что-то жирное, большое, мясистое.

Все ближе осень и с нею — армия. Попадет сын в университет или не попадет, итог тот же: армейская униформа. До революции студентов брали в солдаты за провинность. В сегодняшнем нашпигованном ядерным оружием мире армию держат огромную, и никому из управляющих нашим государством не приходит в голову, что обществу и народу надо объяснять (и доказывать) и это: почему забирают в армию студентов?

На съезде я чувствовал себя хорошо и выступил на комиссии по критике, кажется, удачно. В первый вечер сидели в номере у Адамовича с Быковым и Распутиным. Еще один вечер у Оскоцкого: Быков и Брыль. Еще вечер у Оскоцкого: корреспондентка софийской «Народной культуры» брала у нас с Валентином интервью. Может быть, я и совершил ошибку, но вечером 28-го не пошел к Богомолову (поздно вернулся от Володи), хотя там должны были быть: Карпов, Поройков и Бакланов. Быков на приеме при мне заговорил с Вороновым (заведующий отделом культуры Цека) о том, что вот, дескать, вам редактор «Нового мира». Воцарилось неловкое молчание, и я, не выдержав, пробормотал с улыбкой, что это «сложный вопрос», и разговор свернул в сторону. Потом я себя ругал: какой тут «сложный вопрос», когда просто «нос не дорос». Но в оправдание себя подумал: а разве Карпов — в уровень Твардовскому? Я по крайней мере сделал бы все, чтобы приблизиться именно к этому уровню. Когда же в присутствии Баруздина, Видрашку, Бакланова и еще кого-то стали обсуждать, что меня нужно поставить на место Озерова [292] Озеров В. М. — секретарь правления Союза писателей СССР. , подавшего в отставку по болезни, я гораздо удачнее дал понять, что отношусь ко всем этим разговорам как к чему-то «теоретическому», так как ни о чем подобном речи не шло, да и мне все эти должности — не с руки.

Вроде бы и статья об «Игре» увидит свет, хотя лучше подождать, пока не придет журнал. Статья может вызвать взрыв негодования бондаревских сторонников.

3.7.86.

Секретарь Союза — чушь какая-то. Несерьезно все это.

«Чудовищная лотерея поколений», — хотел я написать, думая о судьбе героев «Карьера» (В. Быков).

М. б., это и правомерно — так написать, все-таки исключительные обстоятельства.

Но, читая рукопись К. Щербакова (много о театре, о постановке классики — Островского, Чехова, Щедрина), я подумал, что он чересчур мрачно изображает (оценивает) ситуацию XIX века (70 — 90-е годы). Я понял, что была нормальная жизнь и так она и воспринималась изнутри.

5 июля.

Меня избрали одним из 62 секретарей Союза писателей СССР. Все это вместе, и мое избрание в частности, какая-то чепуха. С оторопью вспоминаю Верченко. Разворачиваясь, он даже толкнул меня за тем столом. Он занимает место на трех человек.

Шутливый разговор с Черниченко: «Квартира у вас хорошая?» — спрашивает он меня. «Средняя». — «А дача есть?» — «Нет». — «Машина есть?» — «Нет». — «Убеждения есть?» — «А это есть».

Убеждений всегда было вдоволь; вдосталь.

По телевидению показывают торжественное открытие игр Доброй воли. Нечто ослепительное, всеохватывающее, всеотражающее, многотысячное, пестрое и богатое. Это мы можем. Мы это всегда могли. Вспомни парады физкультурников при Сталине. Теперь мы можем это еще лучше. С живыми картинами во всю трибуну стадиона: «Три богатыря», к примеру. Никто не спрашивает, сколько это стоит, и никто не подумает об этом сообщить. Это и есть воля государства.

Наши дни проходят, а все это остается неподвижным.

Октябрьская революция представляется мне столь же фантастическим событием, как и полет американцев на Луну. Все это отодвигается, и начинаешь думать: а было ли?

Особенно трудно себе представить семнадцатый год начиная с февраля, когда ходишь по многолюдным улицам, среди спешащей толпы, снующих автомобилей, в магазинах. И, конечно, особенно летом.

Поистине мы терпеливый и покорный народ, и лишь наше искусство, наша литература выдают наше нетерпение и наше непокорство.

8.7.86.

На Лавровской звонили, было шесть вечера [293] На улице Лавровской в Костроме стоит храм Иоанна Златоуста. В 1986 году в стране разрешили церковные колокольные звоны. . Что за праздник, он не знал. В звоне не было чистоты, и оборвался он с какой-то небрежностью. Все равно приятно, что звонят. Правда, ему мешало, что походило на то, как бьют в большую консервную банку. Не хватало уверенности, что то, во что били, колокол. Недостаток ощущался то ли металла, то ли удара и раската.

8.7.86.

Так все просто, садись и пиши: «Мы вступаем в жизнь внутренне свободными и раскованными, не признавая никакой слепой веры в авторитеты...» (К. Щербаков).

Ты не вспоминай себя, — сказал он себе и вдруг вспомнил — в рифму — на серой, рыхлой бумаге, — потрепанную, зачитанную Историю Векапебе, насквозь прочерканную, продранную цветными карандашами (в четвертой главе). Что-то было манящее в ней, особенно там, где начиналась оппозиция, и хотелось перечитывать и перечитывать: так что же тебя там манило, юный друг?

Проступал захватывающий сюжет, и сердце настигалось каким-то глухим, но волнением...

После просмотра «Огонька» 1939 года (тираж 300 000).

Можно было жить и всего этого не знать — не читать (газет и журналов, брошюр и школьных учебников), не слышать (радио, речей на собраниях), даже не видеть (портретов, лозунгов, флагов, военной формы), но все это вторгалось в жизнь каждого или почти каждого человека.

Ну а как они всё это читали?

Представляю себе, как Вл. Ив. Вернадский на досуге перелистывает этот журнал.

Чернобыль — одна из разновидностей полыни, а в Апокалипсисе: взойдет звезда Полынь, и воды рек станут горькими.

«Быть знаменитым некрасиво». Это что!

Быть богатым — вот что отвратительно и бесперспективно.

Наша литература помешалась на геройстве, почестях, чинах и богатстве.

Когда-то Чаплин сказал: я заработаю побольше и стану свободным. Наши художники слова заработали достаточно, но свободы не захотели.

23 июля.

Все вышенаписанное — после пастернаковской строки — пустая риторика: не в тон моему настроению, тому, о чем думаю, — ночная дребедень. Что толку обличать этих людей? Ты живешь по-своему — вот и живи. Тебя будут мерить по тебе, по твоим делам; другие тут ни при чем. Хорошо бы, если бы был Бог: человеку не хватает этой высокой инстанции. Этой надежды, что и будучи самым малым, самым беззащитным, и он — в счет, и он на что-то нужен, если всерьез ищет достойной и праведной жизни!