Владимир Джунковский - Воспоминания (1865–1904)

9-го мая, в день храмового праздника гатчинских синих кирасир, [498]состоялся церковный парад этому полку в Высочайшем присутствии в Гатчине. Великий князь, числившийся в списках полка, присутствовал на параде, я был при нем. Было очень красиво, полк в белых колетах был выстроен длинной лентой на плацу, золотые каски с орлами блестели на солнце. Парад очень удался, полк стройными колоннами два раза прошел мимо государя и своего шефа. По окончании парада в Гатчинском дворце, был завтрак.

Вернулись в Москву 10-го мая, 15-го я выехал в Курск навестить брата, посмотреть, как он устроился на новом месте, пробыл у него сутки. Накануне моего отъезда к нему я устроил у себя чай, пригласил великого князя и великую княгиню и моих сотоварищей по свите. Был у меня чай с разными печеньями, конфеты, фрукты, красное и белое вино. Их высочества были очень в духе, особенно великий князь, который все время шутил, поддерживая общее веселое настроение.

По возвращении от брата из Курска я пробыл в Москве всего один день и, с разрешения великого князя, выехал в Костромскую губернию в имение Михалкова. Оно было расположено в 40 верстах от уездного города Кологрива. Всего же на лошадях пришлось проехать 360 верст, из коих до Кологрива от Костромы по почтовому тракту 320. Впервые мне пришлось проехать на лошадях такой длинный путь.

Приехав в Кострому, я остановился в номерах весьма неприглядных и отправился искать лошадей. Мне рекомендовали обывательских, говоря, что я на них доеду скорее, чем на почтовых, что обывательские лошади лучше и не придется ожидать на станциях. Я и решил до заштатного города Судиславля (50 верст) проехать на обывательских, а там уже на почтовых или земских. Чтобы не терять времени, решил ехать день и ночь. Нашел прекрасную тройку с тарантасом довольно покойным и, без перемены лошадей, очень быстро доехал до Судиславля. Оттуда, меняя лошадей на каждой станции земской почты, доскакал в буквальном смысле до Кологрива. Погода была чудная, тепло, ночи лунные, все было для меня так ново, интересно, что я совсем незаметно доехал до Кологрива. Ночью мог подремать в тарантасе, так как дорога была довольно сносная. Ехал я не более суток, у меня был открытый лист от губернской земской управы, так что нигде задержки в лошадях не было и перепряжка на станциях брала не более 5–10 минут, удивительно все было тогда приспособлено для быстрого передвижения. В Кологриве я остановился на указанном мне управляющим имением постоялом дворе и застал там высланных за мной лошадей из имения.

Насколько было хорошо ехать 320 верст от Костромы до Кологрива, настолько было ужасно от Кологрива до имения 40 верст. Имение в 20 000 десятин находилось на оазисе среди болот, покрытых хвойным лесом, попасть в него нельзя было иначе, как переехав непроходимые болота около 20 верст шириной. Через это болото была построена гать. Когда-то она была хороша, но так как ее построили и затем не ремонтировали, то бревна очень скоро прогнили, многие провалились в болото, обломались, и, когда я впервые проезжал эту гать, она представляла собой нечто невероятное – ехать, естественно, можно было только шагом и поминутно приходилось останавливаться. Лошади проваливались иногда по брюхо, тарантас тоже куда-то уходил, того и гляди опрокинется. Жаль было смотреть на лошадей, как они мучились на этой гати, прижимались друг к другу, чтобы не провалиться в яму. Раза два приходилось вытаскивать лошадей. Целых 8 часов я ехал эти 40 верст.

Измучившись, я наконец добрался до имения, где меня встретил управляющий старичок П. В. Неклюдов. Он жил в небольшом уютном домике со своей семьей, женой и дочерью. Семья очень милая, из старинного дворянского рода. Старший сын его управлял южным имением Михалкова в Донской области, другой сын был инженером на железной дороге, третий ведал делами Московской конторы.

Казалось, что такое сосредоточение всех почти дел Михалкова в руках одной семьи являлось ненормальным, и если такое положение дел было возможно при правоспособном владельце, при опекунском управлении такое сочетание казалось недопустимым. Выходило, что сын, управлявший делами Московской конторы, как бы контролировал отца.

Этот вопрос заставил меня, как ответственного опекуна, сильно призадуматься. Когда я ближе ознакомился с делами и со всей семьей Неклюдовых, а также и с Михалковыми с деловой стороны, то пришел к убеждению, что дела Михалковых находились в верных руках, что семья Неклюдовых совершенно исключительная, это была семья благороднейшая до щепетильности и преданная всецело интересам Михалковых, что, если в другой семье такое сочетание управлявших было бы невозможным, в семье Неклюдовых оно являлось возможным и грозить ущербом делу не могло. Поэтому я никаких перемен в управлении не предпринял, единственно, что я сделал, то, что управлявшие имениями не сносились с управлявшими Московской конторой, а непосредственно со мной. Управлявший же конторой в Москве ведал домами в г. Москве и процентными бумагами. Много лет прошло уже с того времени, как я, в течении более 10 лет, стоял во главе опекунского управления, но я никогда не забуду эту честнейшую благороднейшую семью Неклюдовых, с которыми мне пришлось работать и переживать все трудности и ответственность по ведению дел опекунского управления над личностью и имуществом А. В. Михалкова.

К моему большому удовлетворению, я нашел все хозяйство в этом обширном имении Михалкова в полном порядке. Я прожил там дней 10 и успел основательно познакомиться со всеми отраслями хозяйства и на месте разрешить все вопросы, которые со времени начала болезни бедного Михалкова не могли быть никем разрешены.

29 мая я был уже обратно в Москве и в тот же день выехал в Ильинское, куда уже на лето переехали их высочества. В Ильинском я с удовольствием пожил спокойно две недели, после чего мне пришлось опять ехать за границу – на этот раз везти больного Михалкова в лечебницу. Нравственно эта поездка была очень тяжелой. Пришлось взять отдельный вагон до Варшавы, а там пересесть в другой вагон, тоже отдельный, но уже немецкий. Когда я объявил больному, что собираюсь его везти заграницу в санаторию, где ему будет очень хорошо, где он сможет совсем поправиться и вернуться к себе добрым и здоровым – он ничем на это не реагировал, сделал вид, как будто это не к нему относится.

В день, назначенный для отъезда, он оказал пассивное сопротивление, что было очень тяжело. Пришлось его одеть, он не сопротивлялся, а затем вынести его в коляску, в которой я и довез его до станции 34-й версты Брестской ж. д. Здесь опять пришлось его внести в вагон на руках. В помощь себе я взял еще фельдшера, его камердинера и одного служителя. Когда Михалков очутился в салон-вагоне, то улыбнулся – видимо, ему было приятно, при его мании величия в то время, ехать с таким комфортом. Со мной он был очень любезен и предупредителен, за обедом всегда указывал слуге, чтобы сначала подавали мне, а потом уже ему, но все это знаками, не произнося ни слова. Так мы и доехали молча, но спокойно, до Варшавы.