Ольга Матич - Записки русской американки. Семейные хроники и случайные встречи

К удивлению (и, разумеется, зависти) многих, по пути в Лос-Анджелес Белла с Борисом побывали у Владимира Набокова в Швейцарии, где он и Вера Слоним поселились, уехав из Америки; вообще Набоков советских писателей принимать отказывался и жизнь вел скорее отшельническую. Белла и Борис отправились в США без советской визы, которую им никак не давали. В Лос-Анджелесе мы их встречали вместе с Вортом, который предложил им жить у него.

Ученик Романа Якобсона, он фактически создал кафедру славистики в UCLA, сделав упор скорее на языкознание, чем на литературоведение. Там в середине 1970-х годов начинали свою преподавательскую деятельность Алан Тимберлейк и Майкл Флайер; впоследствии первый перешел в Беркли, а второй как раз в Гарвард. Единственным известным русистом-литературоведом в UCLA был Владимир Марков, специалист по футуризму, которого лингвисты притесняли, – отчасти потому, что, в отличие от них, он не был структуралистом. (Лингвистика и структурализм тогда были в большой моде, не то, что нынче.) Владимира Федоровича в свое время тоже приглашали в Гарвард, но он отказался: его жена Лидия Яковлева, в прошлом актриса Александринки, пыталась сделать карьеру в Голливуде, правда безуспешно. В конечном итоге он – единственный из профессоров-старожилов той кафедры, чьи научные труды надолго останутся в анналах русистики [444].

Белла читала лекции по русской поэзии, а Борис – о театре. Выступление Ахмадулиной в UCLA перед большой аудиторией имело колоссальный успех: изысканная артистичная манера читать стихи, одновременно трогательно искренняя и высокопарная, а также внешняя хрупкость, как всегда, заворожили публику и заставили ее сопереживать.

В один из первых дней, по желанию Мессерера, известного театрального художника, мы отправились в художественный Музей Нортона Саймона. Там я по какому-то поводу разговорилась с одним из хранителей; оказалось, что он знаком с Мартой Грэм, создательницей американского танца модерн, как раз оказавшейся тогда в Лос-Анджелесе, и может пригласить нас на прием, на котором будет также Натали Саррот, одна из основоположников французского «нового романа». Белле хотелось познакомиться с ней, а Борису – хотя бы взглянуть на знаменитую Грэм. По дороге мы остановились, чтобы заправиться, но бытовая процедура по воле случая стала приключением: на бензоколонке грабитель угрожал хозяину пистолетом, требуя денег из кассы. Мы, конечно, перепугались и поехали на другую бензоколонку, но мои российские пассажиры успели увидеть сцену, напоминавшую «Дикий Запад». На приеме Ахмадулина и Саррот, родившаяся в России и эмигрировавшая с семьей во Францию после революции, долго что-то обсуждали.

Иными словами, Белла и Борис в один день побывали в среде американской культурной элиты Лос-Анджелеса, не имевшей отношения ни к России, ни к Советскому Союзу, и, как в кино, стали свидетелями ограбления. Потом они общались лишь со славистами и русскими эмигрантами, в том числе из первой волны. На вечеринке у Ворта я познакомила Беллу с Еленой Шаховской: образ этих женщин, разговаривающих на диване, я до сих пор вижу как фотографию, оставшуюся в моем воображаемом альбоме. Если заглянуть глубже, очень возможно, этот «снимок» отражает мое желание стереть барьер между старой эмиграцией и русскими из Советского Союза. В случае Беллы это было просто – она действительно ни внешне, ни манерой говорить не походила на советскую женщину. С Аленушкой Шаховской и ее дочерью мы прибыли в Америку на бывшем военном пароходе, а затем жили рядом в Монтерее, где моя мать и муж Аленушки преподавали русский язык в военной школе.

Белла Ахмадулина в новом белом пиджаке (1977)

Борис и Белла, проводившие много времени у меня в Санта-Монике, познакомились и с моими родителями. И тем и другим было интересно присмотреться к «заграничным» русским. Помнится, перед большим выступлением Беллы в UCLA мы поехали покупать ей белый пиджак (мы его видим на фотографии) и черные брюки, которые мама потом подшивала, а как-то вечером пригласили гостей на ужин, закончившийся танцами, – мать любила вспоминать, что папе понравилось танцевать с Беллой. Впоследствии Ахмадулина передавала им через меня свои книги стихов с трогательными дарственными надписями, а когда мы с отцом на его восьмидесятилетие ездили в Торжок и навещали заодно Москву, Белла и Борис были нашими проводниками вместо Аксенова, который к тому времени эмигрировал.

Летом того же 1977 года мы с отцом и моей подругой Джуди Карфиол поехали в Союз. Джуди – внучка Ливая Страуса, запатентовавшего знаменитые джинсы Levi's, то есть – дословно – «Левины» (принадлежащие Леви); Белла, Борис и Вася, познакомившиеся с ней еще в Лос-Анджелесе, это знали, а другим русским я обязательно рассказывала. В Эл-Эй Вася сказал, что придумал рекламу Levi's для будущей России: «Слева лев и справа страус, а все вместе – Леви-Страус».

Тогда же Бернардо Бертолуччи привез на Московский кинофестиваль свой новый фильм «1900», очень не понравившийся Белле из-за «левизны». Мессерер устроил у себя в мастерской прием для московской артистической богемы, на котором оказался и Бертолуччи со своей итальянской переводчицей. На него мало кто обращал внимание, хотя он был самым интересным из собравшихся художников. Как его давняя поклонница, я села к нему поговорить. В какой-то момент подошла Белла и попросила меня передать ему ее впечатление от фильма. Выражалась она резко; я смягчила. Поняв это, она настояла на точном переводе [445]. Как вечный посредник, а может быть, и от смущения, я постаралась объяснить ему политическую подоплеку ее восприятия, на что он ответил: «Я знаю»: разумеется, Бертолуччи знал о политических настроениях русской либеральной интеллигенции. Меня они скорее раздражали, потому что в них проявлялось нежелание, или неспособность, отделить официальные советские ценности от критики западными жителями своего общества, особенно в связи с Вьетнамской войной (как будто те не имели на это права!); советские интеллигенты, выступавшие против власти в основном в своем кругу, поддерживали борьбу с коммунистами (в данном случае во Вьетнаме) до победного конца.

Другим вечером Белла с Борисом и Васей, Джуди и я отправились на большой прием по случаю кинофестиваля в гостиницу «Россия». Когда мы шли через Красную площадь, какой-то молодой человек упал перед Беллой на колени со словами: «Вы наша муза!» В те времена она действительно для многих ею являлась. К тому же Белла была красивой, изящной женщиной. В другой мой приезд молодой человек пригласил ее в ресторане на танец, сказав, что она его любимый поэт. Он оказался военным в отпуске; Белла для него была чем-то вроде кинозвезды.