Чарльз Буковски - Письма о письме

Если хочешь чего-то на зад книжки, могу дать тебе грубую сводку:

Чарльз Буковски, род. 8–16–20 в Андернахе, Германия. Привезли в Америку в 2 года. 18 или 20 книг прозы и поэзии. Опубликовав свою прозу в «Рассказе» и «Портфолио», Буковски бросил писать на десять лет. В результате этого десятилетнего запоя его положили в благотворительную палату Окружной общей больницы Л.-А. истекающим кровью. Некоторые утверждают, что он не умер. Выйдя из больницы, он раздобыл пишущую машинку и снова начал писать – на сей раз поэзию.

Позднее он вернулся к прозе и приобрел некоторую известность своей колонкой «Заметки старого козла», которую писал преимущественно для газеты «Открытый город». Проработав 14 лет на Почтамте, он подал в отставку в возрасте 50 лет, как сам он говорит, чтобы не сойти с ума. Теперь утверждает, что ненанимаем, и питается лентой от пишущей машинки. Единожды женат, единожды разведен, многократно сожительствовал, и у него есть 7-летняя дочь… Эти грязные и безнравственные рассказы появлялись главным образом в подпольных газетах, из которых в их публикации «Нола Экспресс» была ведущей. Другие появлялись в «Вечнозеленом обозрении», «Рыцаре», «Адаме», «Картинках» и «Чтиве Адама». За Буковски по-прежнему голосуют. Компромисса, похоже, тут нет – люди либо его любят, либо ненавидят. Истории о его собственной жизни и похождениях дики и причудливы, как сами рассказы, что он пишет. В каком-то смысле Буковски – легенда своего времени… безумец, затворник, любовник… нежный, злобный… никогда не похожий на себя… это исключительные рассказы, что с грохотом вываливаются из его жестокой и убогой жизни… кошмарны и святы… вам не удастся прочесть их и остаться прежним.

Ну, Лоренс… что-нибудь в этом роде… Не знаю… Что скажешь?

[Второй фрагмент для обложки]

«Словарь безумия и печали»

Чарльз Буковски

«Эрекции, эякуляции, эксгибиции и вообще истории обыкновенного безумия»

Ни одна книга в «Городских огнях» не распаляла такого возбуждения после «Воя» Гинзбёрга, как этот только что вышедший гигантский том рассказов Буковски – 478 страниц. Буковски – это Достоевский 70-х. Буковски не только пишет рассказы – в них растворена вся его маниакальная и любящая душа. Его письмо грубо, но это чистый смех сквозь боль. Многие из этих рассказов – о любви, но едва ли это обычные любовные рассказы. Они скорее написаны кровью и душой мучений, а не интеллектом. Буковски и о трагедии пишет с юмором – заляпанные кровью города, одинокие стены, любови, что не удались, он часто рассматривает с комическим изяществом, которое чуть ли не безгрешно. В некоторых историях тут может быть даже ненависть и/или непристойность, но Буковски – игрок: он никогда не тужится, чтобы понравиться, ни лично, ни в своих произведениях. Многие наши критики утверждают, что Чарльз Буковски – один из лучших поэтов нашего времени. Эта книга рассказов – также событие нашего времени, подвиги ужаса и гения от 51-летнего человека, много лет остававшегося тихонько сокрытым от литературной общественности, который до сих пор – изоляционист и загадка… Если хотите попасть в этот причудливый цирк, на эту черную мессу с любовью, привинченную в дверном проеме пивных банок.

В номере газеты «Нола Экспресс» от 4 августа 1972 г. поэт и учредитель феминистского издательства «Бесстыжая девка» Алта призналась, что ее «шокировали и ранили» «фантазии об изнасиловании» Буковски, опубликованные в «Нола Экспрессе» Дарлин Файф.

Попутала твоя Алта. Есть мужчины, которые насилуют, и те, кто думает о насилии. Писать об этом не значит, что автор потворствует насилию, даже если написано от первого лица. Право на творчество – это право упоминать то, что существует на самом деле. Я даже некоторых женщин знаю – лично, – чье величайшее желание – быть изнасилованными. Творчество есть творчество. К примеру, лишь оттого, что человек черный, это не значит, что он не может оказаться сукиным сыном, а потому, что женщина – женщина, это не значит, что она не может быть сукой. Давайте не будем подвергать себя цензуре от действительности из позы ходячей добродетели. Также, судя по тому, что Алта цитирует из моей колонки, я вижу, что она до того яростно праведна (почти сродни религиозному маньяку), что упускает из виду смысл всего этого: что я насмехаюсь над самцовым отношением к женщине. Мне жаль, что Алта пострадала на супружеском ложе (как она сама упомянула). Но позволь мне напомнить милочке, что и мужчины страдают на супружеском ложе. Иногда они -то как раз и суть те, кто служит. Вот правда. Могу сказать, что Алта – женская шов. свинья. Мужчины тоже ищут женщин, способных принять любовь. Предрассудок направлен во все стороны. Но почти бесполезно отражать такую атаку, как у Алты. Это лишь больше подстрекнет ее в неверном направлении ходячей добродетели. Но все равно таким типам иногда надо отвечать. Знаешь, раньше говорили, как человек, любящий домашних животных, детишек и собак, может быть плохим? А теперь так: как человек, который против войны, грязной воды, грязного воздуха, как человек, сражающийся за права женщин, может быть плохим человеком? Или, как прежде бывало, у него длинные волосы и борода, с ним все в порядке. Ну, бля, сама видишь, все это может быть только позой… Я оставляю за собой право творить в любой манере, какую диктуют действительность, или юмор, или даже – каприз. Ладно.

это писание поэзии, нам тут приходится играть нечестно. Я рад, что могу работать немного с прозой, и бухать, и драться с женщинами, чтоб сорваться с этой ниточки. Иногда залезаю в эти ремесленные интервью, и такое чувство, что они красное дерево полируют. Полагаю, все оттого, что такие люди слишком прилежно учатся и слишком мало живут. Хемингуэй жил жестко, но тоже заперся в своем ремесле, а некоторое время спустя ремесло это стало клеткой и его прикончило. Полагаю, все дело в том, как на ощупь оттуда выбираться. это как зеркала, в которых мы, бывало, терялись во всяких местах на набережной, когда были детьми. довольно легко все растерять, самому потеряться. и я тут не говорю ни с какого постамента. давайте выпьем пива за удачу и будем надеяться, что дамы по-прежнему любят наши морщинистые души и увядающие лядвия, о, как поэтично. бля.

прилагаю еще стихов. пытаюсь собрать себе целый арсенал, и я взорву весь мир своими стихами. ну.

[…] Мне никогда особо не нравилось писать, творить, я имею в виду то, что делали другие ребятки. мне это казалось довольно хилым и претенцивным, до сих пор так кажется. Я не бросал писать не потому, что был так уж хорош, а поскольку считал, что все они плохи, включая Шекспира, все вот эти вот. напыщенный формализм, как будто картон жуешь. мне было не очень хорошо, в мои 16, 17, 18, я заходил в библиотеки, и там было нечего читать. обыскивал все залы, все книги. когда выходил обратно на улицу и видел первое лицо, здания, автомобили, что бы ни говорилось, не имело ничего общего с тем, что я видел у себя перед глазами, это было подражание, фарс. всё мимо. Хегель, Кант… какой-то ебучка по имени Андре Жид… имена, имена, и все пыжатся. Китс, что за мешок дерьма. все не туда. начал что-то различать в Шервуде Эндерсоне. Он почти добрался куда надо, он был неуклюж и глуп, но давал тебе заполнять пробелы. непростительно. Фолкнер был фуфло, как сальный воск. Хемингуэй приблизился рано, затем начал трямкать и вертеть эту большую машину, что все время пердела тебе в рожу. Селин написал одну бессмертную книгу, от которой я хохотал день и ночь («Путешествие»), затем свалился в мелочное домохозяйкино нытье. Сароян, он, как Хем, понимал важность корня и ясного слова, легкой и естественной строки, но Сароян, зная эту строку, пацан, он врал: он говорил: ПРЕКРАСНО, ПРЕКРАСНО, а оно не было ПРЕКРАСНО. я хотел слышать, что есть, все ссыкливые страхи, тревоги, безумие; нахуй величественную позу. нигде такого не мог найти. я бухал и трахался, сходил с ума в барах, бил окна, из меня вышибали все говно, жил. я не знал, что. до сих пор работаю. по-прежнему еще не ухватил, как надо. вероятно, и не ухвачу никогда. я даже люблю свое невежество. люблю свое ссыкливое, намасленное пузо невежества. вылизываю себе чертову душу языком моей пишущей машинки. я не вполне хочу искусства. я хочу развлечения, перво-наперво. я хочу забыть. Жужжанья хочу, какого-то крика среди бухих от вина канделябров. Хочу. В смысле, если мы сюда сумеем встроить какое-то искусство после того, как нас заинтересует , прекрасно. но давай без вот этой вот праведности, тра ля, тра ля.