Сергей Антонов - От первого лица... (Рассказы о писателях, книгах и словах) [журнальный вариант]

Итак, решено: нужно писать не от соб­ственного лица. Пусть рассказчик-очевидец излагает события в виде хроники.

И в феврале 1870 года в черновой тетра­ди появляется запись: «Рассказ отлично выйдет без малейшей шероховатости. Глав­ное ХРОНИКА».

4

Персонаж, исполняющий ответственную роль хроникера в «Бесах», не является, ко­нечно, копией Лебезятникова. К нему не подходят суровые эпитеты, которыми До­стоевский наградил петербургского «прогрес­систа»: «дохленький недоносок», «недоучив­шийся самодур» и другие. Но, может быть, потому, что внешность хроникера не опи­сана, хроникер этот, Антон Лаврентьевич Г-в, молодой человек «классического вос­питания и в связях с самым высшим обще­ством», представляется мне таким же, как Лебезятников,— худосочным и золотушным.

Вероятно, по склонности к пустому ли­беральничанию он и стал «конфидентом» Степана Трофимовича. Несмотря на значи­тельную разницу лет, их объединяла такая трогательная дружба, что иногда Антон Лаврентьевич не отделяет себя от своего учителя и записывает: «Мы со Степаном Трофимовичем в первое время заперлись и с испугом наблюдали издали», «с горя немножко выпили» или «мы с ним, может быть, и преувеличивали».

Хроникер ведет свое повествование после потрясений, взбудораживших город. Испу­ганный происшедшим, он поутих, стал на­зывать бывших своих приятелей «сволочью» и «мерзавцами» и каяться в безумствах ли­берализма.

Отличительная особенность Антона Лав­рентьевича — подобострастие, подчеркнутое заботой о том, чтобы оно не выглядело слишком лакейским.

Это свойство делает его не просто рупо­ром авторских намерений, а живым, харак­терным лицом и кладет своеобразный от­печаток на его повествование.

«Я не могу действовать в ущерб здраво­му смыслу и убеждению»,— заявил как-то Антон Лаврентьевич. Между тем убежде­ния его крайне смутны. Может быть, по этой причине он являет собой самое без­действующее лицо из всех персонажей. Он не действует, а суетится. В суете его не вид­но ни цели, ни смысла. С этим его свойст­вом настолько свыклись, что когда вдруг по какому-то поводу он попробовал заявить претензию, Липутин с откровенным изум­лением спросил: «Вам-то что за дело?»

При подходящей закваске из такого обы­вателя мог бы выработаться добротный бе­сенок, если бы в характере его было мень­ше самой прозаической трусости. Когда на балу стала накаляться атмосфера и благо­родный распорядитель Антон Лаврентьевич почуял, что пахнет жареным, он решил про себя: «...в самом деле, мне-то что за дело, сниму бант и уйду домой, к о г д а н а ч н е т с я». Обыватель-мещанин обожает вся­ческие отличительные банты, покуда они не опасны.

И своей любви к Лизе Дроздовой Ан­тон Лаврентьевич струсил, но утешился тем, что осознал «всю невозможность» ответно­го чувства.

Единственное дело, которым всерьез оза­бочен Антон Лаврентьевич,— быть достой­ным «конфидентом» Степана Трофимовича. Лиза Дроздова сразу угадала натуру хро­никера: «Я об вас уже составила смешное понятие: ведь вы конфидент Степана Тро­фимовича?»

Давно известно, что когда начинают рас­хваливать сверх меры какую-либо, пусть и достойную того, личность, становится не­много конфузно, особенно если златоуст глуповат и, как говорят, без царя в голове.

Антон Лаврентьевич чрезвычайно уважал «высшую даму» Варвару Петровну, но как только принимался ее описывать, каждая фраза оборачивалась юмористически. А, сказано в романе, «ничего так не боялась Варвара Петровна, как юмористического смысла».

Антон Лаврентьевич любит и глубоко уважает Степана Трофимовича. Но как только упоминает о нем — и вроде бы дословно передает его фразы и пропове­ди,— становится смешно. «А не было че­ловека, столь заботящегося о красоте и о строгости форм в сношениях с друзьями, как Степан Трофимович»,— сказано в ро­мане.

Антон Лаврентьевич с должным почте­нием относился и к властям предержащим. Но как только он упоминает о губернаторе фон Лембке, невозможно удержаться от хо­хота. А смеха почтенный градоправитель пугался и не терпел до такой степени. что повелел однажды: «Выгнать всех мерзавцев, которые смеются!»

5

По давней традиции, за «Бесами» устано­вилась репутация сочинения жуткого, без­надежного. «Эта книга великого гнева на­писана в апокалипсических красках... Не хватает в романе только апокалипсического Дракона, передающего свою власть аервому зверю...» — писали в 1903 году.

«Среди романов-трагедий Достоевского нет ни одного, который мог бы сравняться с «Бесами» по оставляемому им мрачному, гнетущему впечатлению. В финале — одни лишь смерти и никакого просвета в буду­щее...» — писали в 1959 году.

Но чем дальше идут года, чем больше го­рячая тенденциозность оборачивается хлад­нокровной историей, тем отчетливей высту­пает высокая художественность романа и тем виднее становится, что мир «Бесов» проникнут «необузданной стихией комиче­ского». Так говорил о творчестве Достоев­ского Томас Манн. Самое прямое отноше­ние эти слова, по-моему, имеют к «Бесам». По диапазону смеха, включающего все от­тенки — от беззлобного юмора до едкой са­тиры,— «Бесы» — произведение исключи­тельное.

Вспомним Лебядкина, читающего Варва­ре Петровне про «мухоедство», водевиль­ную сцену проклятия Степаном Трофимо­вичем своего сына, комическое явление фон Лембке на пожаре, буффонаду праздника с чтением «Merci» и хождением вверх но­гами, бурлескный обыск у Степана Трофи­мовича и трагикомедию его последнего странствования.

А как по-гоголевски выписана провинци­альная администрация: губернатор Лембке, «До самой своей женитьбы пребывавший в невинности», причем «задумываться ему было вредно и запрещено докторами»; его супруга Юлия Михайловна, которой нра­вились «И крупное землевладение, и аристо­кратический элемент, и усиление губерна­торской власти, и демократический эле­мент». Как по-щедрински выглядит полиц­мейстер, который, скача на дрожках, ста­новился во весь рост, «простирая правую руку в пространство, как на монументах, обозревал таким образом город»; или квар­тальный, почтительно упрашивающий окон­чательно свихнувшегося губернатора «ис­пробовать домашний покой-с»; или пристав Флибустьеров, отличавшийся «прирожден­ным нетрезвым состоянием»; или «согбен­ный от почтения» советник губернатора Блюм.

Даже в названиях глав переливаются самые разные оттенки комического. Паро­дийный заголовок «Несколько подробно­стей из биографии многочтимого Степана Трофимовича Верховенского» сменяется саркастическим «Принц Гарри», злобно­насмешливое «У наших» следует за под­трунивающим «Степана Трофимовича опи­сали».

«Бесы» представляют собой энциклопе­дию видов и приемов комического. И недо­сягаемых высот в этой сфере Достоевский достигает в главах, посвященных Степану Трофимовичу, которые оправдывают его изречение: «Возбуждение сострадания и есть тайна юмора».