Сергей Антонов - От первого лица... (Рассказы о писателях, книгах и словах) [журнальный вариант]
- Название:От первого лица... (Рассказы о писателях, книгах и словах) [журнальный вариант]
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:неизвестно
- Год:1973
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Сергей Антонов - От первого лица... (Рассказы о писателях, книгах и словах) [журнальный вариант] краткое содержание
От первого лица... (Рассказы о писателях, книгах и словах) [журнальный вариант] - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
6
Роман «Бесы» начинается изложением подробностей биографии Степана Трофимовича.
Характер этого персонажа определен в черновых набросках так: «жаждет гонений и любит говорить о претерпленном им».
Степан Трофимович был одним из тех либеральных бездельников, которых во множестве поставляло дворянство 40-х годов прошлого века. Он порицал самовластье, цокал языком по поводу преступлений крепостничества, но за цветным жилетом его, за изящной фразой, пересыпанной французскими словечками, скрывалась рисовка и попытка усыпить разбуженную декабристами совесть. Либеральное фрондерство становилось модой. Мода эта до поры до времени не мешала служить по полицейскому или цензурному ведомству, получать кресты в петлицу, но в обществе уездных невест выглядеть бунтарем.
Тщеславный позер-либерал быстро смирялся и завершал свой путь примерным чиновником или помещиком. А ленивый Степан Трофимович так и остался болтуном до самой старости. Устроившись под кровом богатой барыни, он разыгрывал перед кучкой молодых бездельников выдуманную им самим роль патриарха, наставника, гонимого за идею, и произносил кисло-сладкие монологи о судьбах России. С ним произошло то «самоотравление фантазией», о котором упоминал Достоевский по другому поводу. Он твердо уверовал в свое высшее предназначение, в свою особую миссию, даже в то, что Третье отделение установило за ним тщательную слежку. Он был страшный трус, но за эту свою мечту держался как за спасательный круг. А что еще оставалось делать плаксивому, старчески неопрятному пятидесятичетырехлетнему ребенку?
Самовлюбленные болтуны вроде Степана Трофимовича, по мнению Достоевского, породили и выпестовали бесовское поколение — нигилистов 60-х годов.
Легко заметить, что Антон Лаврентьевич (хроникер) наиболее активно действует в тех сценах, где появляется Степан Трофимович. В отличие от некоторых других персонажей Степана Трофимовича мы все время видим глазами хроникера. Эту особенность не объяснить тем, что хроникер — «конфидент» Степана Трофимовича. Мы чувствуем Антона Лаврентьевича и в тех сценах, где он не присутствует да и не может присутствовать (например, в «последнем странствии»).
Суть здесь в изобретенном Достоевским тоне, в манере повествования. Манера хроникера — не просто почтительное, а усиленно почтительное преклонение перед учителем — оказалась идеальной мя изображения Степана Трофимовича.
Недалекий хроникер чрезвычайно хлопочет о высоких достоинствах своего наставника. На первой же странице он торопится выразить учителю свое высокое уважение: «Степан Трофимович постоянно играл между нами некоторую особую и, так сказать, гражданскую роль и любил эту роль до страсти,— так даже, что, мне кажется, без нее и прожить не мог. Не то чтоб уж я его приравнивал к актеру на театре: сохрани боже, тем более что сам его уважаю».
Хроникер хлопочет, чтобы его не поняли превратно, и, озабоченный постоянными хлопотами, то и дело попадает впросак. По поводу «классической дружбы» Степана Трофимовича с Варварой Петровной он повествует: «Он бросился в объятия этой дружбы, и дело закрепилось с лишком на двадцать лет. Я употребил выражение «бросился в объятия», но сохрани бог кого-нибудь подумать о чем-нибудь лишнем и праздном; эти объятия надо разуметь в одном лишь самом высоконравственном смысле».
И чем простодушнее Антон Лаврентьевич спохватывается и поправляется, тем смешней выглядит его друг и учитель.
Хроникеру, при всем его старании, никак не удается совместить возвышенность натуры любимого наставника с его прозаическими привычками, с игрой в ералаш и с пристрастием к выпивке. «Бывало и то,— вспоминает хроникер,— возьмет с собою в сад Токевиля, а в кармашке несет спрятанного Поль-де-Кока», и добавляет весьма неловко: «Но, впрочем, это пустяки». Упомянув о соображении Степана Трофимовича, которое может показаться циническим, он торопливо выдвигает сомнительную гипотезу: «Мысль циническая, но ведь возвышенность организации даже иногда способствует наклонности к циническим мыслям уже по одной только многосторонности развития».
На первых страницах романа хроникер расхваливает Степана Трофимовича без всякого удержу. «Это был ведь человек умнейший и даровитейший, человек, так сказать, даже науки, хотя, впрочем, в науке... ну, одним словом, в науке он сделал не так много и, кажется, совсем ничего». Антон Лаврентьевич, словно спохватившись, растерянно разевает рот, а автор незаметно помогает ему исправить оплошность: «Но ведь с людьми науки у нас на Руси это сплошь да рядом случается».
Иногда создается впечатление, будто хроникер сознательно снижает романтическую фразу, обожаемую его учителем, а возвышенная аллегория оборачивается будничной, вызывающей смех изнанкой. Рассказывается, например, о том, как, поссорившись с Варварой Петровной, Степан Трофимович «вдруг вскакивал с дивана и начинал колотить кулаками в стену». А строкой ниже уточняется: «Происходило это без малейшей аллегории, так даже, что однажды отбил от стены штукатурку».
Тот же прием использован в одной из самых трогательных глав, в той самой, где описывается многие годы лелеемое в душе Степана Трофимовича «мстительно-любовное» бегство от своей благодетеьницы.
О, как красиво, как театрально красиво мечтал он о своем бегстве: «Итак, в путь, чтобы поправить дело! В поздний путь, на дворе поздняя осень, туман лежит над полями, мерзлый, старческий иней покрьгаает будущую дорогу мою, а ветер завывает о близкой могиле...» Прямо король Лир! А хроникер все портит: «Представлялся мне не раз и еще вопрос: почему он именно бежал, т. е. бежал ногами, в буквальном смысле, а не просто уехал на лошадях? Я сначала объяснял это пятидесятилетнею непрактичностью и фантастическим уклонением идей, под влиянием сильного чувства. Мне казалось, что мысль о подорожной и лошадях (хотя бы и с колокольчиком) должна была представляться ему слишком простою и прозаичною; напротив, пилигримство, хотя бы и с зонтиком, гораздо более красивым и мстительно-любовным».
Двух слов оказалось достаточно — «бежал ногами»,— чтобы разрушить всю возвышенность предприятия. А изысканное словечко «пилигримство» рядом с банальнейшим зонтиком еще больше выпячивает разницу между шекспировской мечтой Степана Трофимовича и ее комическим воплощением.
Зараженный таким тоном, читатель вскоре сам, без подсказок иронически оборачивает любое пышное словцо. Антон Лаврентьевич без задней мысли пишет про своего наставника: «Друзья мои,— учил он нас,— наша национальность.”» — и т. д., а словечко «учил» уже плутовато ухмыляется, и все дальнейшее длинное, на страницу, псевдозападническое поучение Степана Трофимовича озаряется шутовским отблеском этого безобидного, в сущности, слова.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: