Сергей Антонов - От первого лица... (Рассказы о писателях, книгах и словах) [журнальный вариант]
- Название:От первого лица... (Рассказы о писателях, книгах и словах) [журнальный вариант]
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:неизвестно
- Год:1973
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Сергей Антонов - От первого лица... (Рассказы о писателях, книгах и словах) [журнальный вариант] краткое содержание
От первого лица... (Рассказы о писателях, книгах и словах) [журнальный вариант] - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
Принятый повествователем тон проникает и за пределы глав, посвященных Степану Трофимовичу. Не без влияния Степана Трофимовича и не без мысли о нем писал Антон Лаврентьевич, как «дамы высшего общества заливались слезами, читая «Антона Горемыку», а некоторые из них так даже из Парижа написали в Россию своим управляющим, чтоб от сей поры обращаться с крестьянами как можно гуманнее».
Антон Лаврентьевич оказался до того прилежным учеником, что временами, сам того не ведая, повторял всерьез шутки своего наставника.
Приведя строки Некрасова:
Воплощенной укоризною
Ты стоял перед отчизною,
Либерал-идеалист,—
хроникер продолжает: «Наш же Степан Трофимович, по правде, был только подражателем сравнительно с подобными лицами, да и стоять уставал и частенько полеживал на боку. Но хотя и на боку, а воплощенность укоризны сохранялась и в лежачем положению).
Все это и умно и зло, но к умственным качествам Антона Лаврентьевича имеет косвенное отношение. Наш хроникер настолько пропитался взглядами Степана Трофимовича, настолько усвоил его манеру судить и подтрунивать хотя бы и над самим собой, что совершил бессознательный плагиат.
«Укоряет, зачем я ничего не пишу? — говаривал Степан Трофимович.— Странная мысль!.. Зачем я лежу? Вы, говорит, должны стоять «примером и укоризной». Но, между нами, что же и делать человеку, которому предназначено стоять «укоризной», как не лежать,— знает ли она это?»
Комментаторы «Бесов» один за другим подчеркивают крошечные мелочи, которые должны навести на мысль, будто Степан Трофимович — карикатурное изображение Тимофея Николаевича Грановского, историка и философа, «просветителя русской нации», по характеристике Н. Чернышевского. Стоит хроникеру упомянуть, что Степан Трофимович писал диссертацию о значении немецкого городка Ганау в эпоху между 1413 и 1428 годами, комментаторы тут как тут: «...диссертация Грановского была посвящена вопросу о средневековых городах». Хроникер вспоминает мимоходом, что Степан Трофимович пострадал в связи с каким-то письмом, а в комментариях услужливо объясняется, что на судьбу Т. Грановского оказало влияние письмо, обнаруженное при аресте петрашевцев.
Все это действительно так. Но наблюдения, интересующие узкий круг исследователей психологии творчества, могут сбить доверчивого читателя с толку.
Литераторы не раз предупреждали, что созданные ими персонажи не есть копии действительных личностей. Но поиски прототипов, как рок, преследуют их. Достоевскому действительно было известно название диссертации Т. Грановского: «Волин, Иомсбург и Винета»; за Т. Грановским действительно был учрежден негласный надзор, после того как в материалах по делу петрашевцев оказалось письмо А. Плещеева к С. Дурову. Но что делать писателю-реалисту? Ведь он берет материал из действительности и лепит воображаемые образы из того, что видит и слышит: из разговоров и поступков близких ему лиц, родственников, друзей, знакомых.
Возьмем, к примеру, монолог капитана Лебядкина: «Сударыня,— вопрошал он Варвару Петровну,— я, может быть, желал бы называться Эрнестом, а между тем принужден носить грубое имя Игната,— почему это, как вы думаете? Я желал бы называться князем де-Монбаром, а между тем я только Лебядкин, от лебедя,— почему это? Я поэт, сударыня, поэт в душе, и мог бы получать тысячу рублей от издателя, а между тем принужден жить в лохани, почему, почему?»
Монолог этот, как и все прочее в романе, не нафантазирован, не сочинен без всякого сопряжения с действительностью. Истоки его, «черновой вариант», нужно искать в окружающей писателя жизни. Один из вероятных истоков — статья Н. Добролюбова «Забитые люди». В этой статье критикуется, между прочим, слабость мотивировок в сочинениях Достоевского: «Отчего Голядкин в конце концов «мешается в рассудке»? Отчего Прохарчин «скряжничает и бедствует»? Отчего маленькая Неточка «унижается» перед Катей? Отчего Ростанев «отрекается от своей воли перед Фомой Фомичом»? Отчего Наташа «теряет волю и рассудок»?»
Статья была напечатана в 1861 году. Возможно, что и в 1870 году Достоевский помнил о ней и спародировал выразительную интонацию вопросника. Можно ли, однако, этот факт считать пародией на Н. Добролюбова?
Как человек, питаясь телятиной, не становится похожим на теленка, так и литературный тип, насыщенный действительными черточками живого человека, не становится его подобием.
В набросках к роману Степан Трофимович обозначен «Гр—й». Однако это обозначение определяет не личность, а идею будущего образа, идею «западничества».
Враждебно относясь к «заклятым» западникам, Достоевский припас для Степана Трофимовича весьма выразительные детали: «Ставит себя бессознательно на пьедестал, вроде мощей, к которым приезжают поклоняться, любит это», «Любит шампанское», «Любит писать плачевные письма. Лил слезы там-то, тут-то», «Плачет о всех женах и поминутно женится», «Струсил сам и умер поносом».
Но все эти детали так и остались в черновиках. Изучая существо образа под микроскопом хроникера, переживая сущность этого образа художественно, Достоевский за шутовским нарядом первоначального наброска все отчетливей постигал трагические черты личности, испытывающей «затаенное, глубокое неуважение к себе».
В «Медвежьей охоте» Н. Некрасова, из которой хроникер с ехидством цитировал стихи про либерала-идеалиста, двумя страницами дальше сказано:
Поверхностной иронии печать
Мы очень часто налагаем
На то, что должно уважать.
Написано это по поводу того самого Т. Грановского, фамилией которого был зашифрован в черновиках Степан Трофимович. Чем больше Достоевский вникал в существо образа, тем больше чувствовал мудрость некрасовских строк. Через пять лет после опубликования романа он признался: «...я люблю Степана Трофимовича и глубоко уважаю его». Но эта фраза, к сожалению, редко упоминается в комментариях к «Бесам». Считается более полезным подчеркивать, что Достоевский мечет свои отравленные стрелы в Тургенева, Грановского и Некрасова, Белинского и Герцена, Чернышевского и Писарева, Зайцева и Огарева и во многих других.
Постепенно Степан Трофимович заслонил в романе всех других действующих лиц и в конце концов вопреки замыслу стал художественным центром произведения.
Перед смертью Степан Трофимович произнес такой автонекролог:
«Друг мой, я всю жизнь мою лгал. Даже когда говорил правду. Я никогда не говорил для истины, а только для себя, я это и прежде знал, но теперь только вижу... я, может, лгу и теперь; наверно лгу и теперь. Главное в том, что я сам себе верю, когда лгу. Всего трудней в жизни жить и не лгать... и... и собственной лжи не верить».
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: