Сергей Антонов - От первого лица... (Рассказы о писателях, книгах и словах) [журнальный вариант]

Такое впечатление обманчиво. Перечис­ленные элементы художественного повест­вования не обеднены, а изменены. Они под­чинены главной особенности сказа. Особен­ность эта, не доступная в такой полной ме­ре никакому другому жанру, кроме фольк­лорного, заключается в яркой, выраженной с музыкальной интенсивностью интонации.

Воздействием своим музыка сказа с лих­вой окупает ограничения, которым ради нее приходится подчиниться. Она одухотво­ряет фразу, делает ее певучей, углуб­ляет мысль, вскрывает под шутливыми речениями подспудные, потайные смыслы. Музыка сказа как бы наполняет слово на­родной мудростью.

В сказе «Дорогое имячко» повествуется о давних временах, когда на месте Гумешевского рудника жили «старые люди». Отно­шение их к золоту передается так: «Крупин­ки желтеньки, да песок, а куда их? Само­родок фунтов несколько, а то и полпуда ле­жит, примерно, на тропке, и никто его не подберет. А кому помешал, так тот его сопнет в сторону — только и заботы».

Все это сказано словно под музыку. «Только и заботы»,— тоном мудрого равно­душия к золотому камню произносит скази­тель, превратившись на минуту в одного из «старых людей». А сколько спокойного пре­небрежения в словах «куда их?»!

Все изменилось, как только в этих мес­тах появились казаки. «Время, конечно, во­енное — Сибирь — покоренье-то... Только золото, оно и золото. Хоть веско, а само кверху лезет... Раскрошили самородки на мелочь да и понесли купцам продавать. А уж таиться стали один от другого. Извест­но, золото».

«Только золото, оно и золото» — фраза тяжела, как самородный слиток, тяжела и зловеща. И сказана она тяжко, со вздохом, сказана бывалым человеком, который из­ведал не только коварную приманчивость и роковую силу «золотишка», но и беды, ко­торые оно приносит. Охотников до ураль­ского сокровища становится все больше и больше. «Золото-то человеку, как мухе па­тока», — с печальной иронией произносит сказитель. Но к концу печаль словно ис­паряется и слово наполняется мажором: «Ваше дело другое. Вы молоденькие. Мо­жет, вам и посчастливит — доживете до той поры.

Отнимут, поди-ка, люди у золота его си­лу. Помяни мое слово, отнимут!»

В коротком сказе воспроизведена народ­ная философия отношения к презренному металлу, и воспроизведена она главным об­разом музыкой фразы.

Выразительная сила этой музыки огром­на. Бывает, что в беседе для передачи слож­ной, запутанной мысли проговариваются нелепые, сами по себе ничего не выража­ющие слова, проговариваются только как повод, только для того, чтобы музыкой этих слов донести до слушателя невырази­мое чувство, эмоцию. Так, в одном из ска­зов, например, точно схвачено и передано сложное чувство длительности течения вре­мени, долгого, тоскливого ожидания: «В осенях ушел так-то да и с концом. Вот его нет, вот его нет...»

Музыка живой речи, своевольничая, дохо­дит иногда до того, что на своей собствен­ной, звуковой основе рождает новое выра­зительное слово. От горестного воздыха­ния «ох ти мне» в «Малахитовой шкатул­ке» появилось уральское словечко «охтимнеченьки». «Не охтимнеченьки прожил», — поясняет Бажов: значит, жил без горя и без забот.

Читателя почему-то не удивляет то, что, хотя в тексте и не расставлено нотных зна­ков, мелодия фразы воспроизводится им верно.

Бажовский сказитель никогда не вещает в пространство. Он адресует рассказ опре­деленному, реальному слушателю. Не уди­вительно, что возле рассказчика постепен­но вырисовывается и фигура внимающего слушателя.

Сказитель чрезвычайно чуток. Слушателя он не только видит, но чувствует его отношение к событиям, предвосхищает его воп­росы, его реплики, его согласия и несогла­сия и на все это немедленно отзывается. Од­но из мест сказа «Кошачьи уши» можно за­писать так.

Р а с с к а з ч и к. Поговорили так, разо­шлись.

С л у ш а те л ь. А Дуняха?

Р а с с к а з ч и к. А Дуняха что? Спокойно сторонкой по лесу до Сысерти дошла.

С л у ш а т е л ь. И никого не встретила?

Р а с с к а з ч и к. Раз только и видела на дороге полевских стражников. Домой из Сысерти ехали.

С л у ш атель. А она что?

Р а с с к а з ч и к. Прихоронилась она, а как разминовались, опять пошла...

Если убрать реплики слушателя, перед нами точная цитата, выписанная из сказа.

Основные черта слушателя легко про­сматриваются. Это человек местный, «на­шенский». Северушка, Рябиновка, Гумешки ему известны. Места эти упоминаются за­просто, без пояснений. Кроме того, он ска­зителю свой и по общественному положению, не начальник и не подчиненный. Вер­нее всего — рудничный рабочий. Упоми­ная, что пещеру «соком завалило», рассказ­чик называет металлургический шлак про­фессионально — «соком», уверенный, что его поймут. А кое-что касательно истории или прежнего уклада жизни приходится разъяснять: «...велел в пожарную отправить — пороть, значит». Видимо, слушатель моложе сказителя, и сильно моложе. А са­мое главное, оба они — классовые едино­мышленники: оба с одинаковой ненавистью относятся к притеснителям и с одинаковым сочувствием — к трудовому народу. Скази­тель без опаски открывает рабочие «тайно­сти» и откровенно насмехается над барами и холуями. Он знает, что встретит сочув­ствие и верное понимание.

«Я думаю, что в понимании рабочих в сказы, которые мне приходилось слышать, вводились элементы какой-то серьезно­сти»,— говорил Бажов, и, воспроизводя сказ на бумаге в виде полноправного литератур­но-художественного повествования, он всем строем и тоном его старался подчеркнуть, что повествование — это не досужий вымы­сел, не выдумка, а правдивая, классово на­правленная бывальщина, быль, несущая рабочему человеку, говоря современным языком, необходимую информацию.

Сказ величав и серьезен. Цель его — не пустое языкоболтание, а передача житей­ского опыта и мудрости, добытого дорогой ценой горя и страданий многих поколений рабочих. Сказ должен быть убедительным, а убе­дительность требует достоверности.

Место, где действуют персонажи «Мала­хитовой шкатулки»,— не безликие, безы­мянные пункты, заброшенные куда-то, в некоторое царство, в некоторое государст­во. Это свое, близкое, всем известное гнездовье, имеющее свой особый лик, свою биографию, свое социальное происхожде­ние. Это Южный Урал, Полевские и Сысертские горные заводы, расположенные километрах в сорока — пятидесяти от быв­шего Екатеринбурга. «Деревню-то Горный Щит нарочно построили, чтоб дорога без опаски была. На Гумешках, видишь, в ту пору видимое богатство поверху лежало,— к нему и подбирались».

Все это рассказывается уверенно, без ого­ворок, без напряжения памяти, рассказы­вается прямым свидетелем происшедшего. Достоверность изложения прямо-таки очер­ковая. А между тем речь идет о делах двухсотлетней давности, о временах цар­ствования Екатерины Второй. Сказ не рас­сказывает, а пересказывает, а память наро­да надежней и правдивей памяти отдельно­го человека. В ней сохраняется все — от мельчайших деталей рудничного быта до повадок старика Турчанинова, одного из первых русских заводчиков.