Сергей Антонов - От первого лица... (Рассказы о писателях, книгах и словах) [журнальный вариант]

Бажов считал, что «художественная прав­да полноценна лишь при условии, что она дается с основными признаками места и времени». Такая установка родственна принципам народного сказа.

Уральский сказ насквозь историчен, и не только потому, что судьбы героев прикреп­лены к исторической ситуации, но и в том смысле, что сказ отражает исторический процесс становления рабочей идеологии, рабочего мировоззрения.

История не только объясняет прошлое — она освещает будущее. Поэтому к фактам истории сказ относится особенно серьезно. Извращение исторической правды скази­тель посчитал бы кощунством. Сказ послу­шен ходу времен. История, как и жизнь, не имеет конца — и сказ, как правило, конца не имеет (что также резко отличает его от сказки или современной новеллы «с развязкой»). В конце, в сущности, должна бы стоять ремарка «продолжение следует». И нас не раздражают и не удивляют окон­чания такого типа: «Совсем хорошо у них дело сперва направилось. Ну, потом свих­нулось, конечно. Только это уж другой сказ будет» («Про Великого Полоза»); или: «На деле по-другому вышло. Про то дальше сказ будет» («Каменный цветок»). Скази­тель спокойно останавливается у новой за­гадки, у нового поворота событий. Пройдет время — загадка будет разгадана, а о судь­бе героя поведают другие.

Так же, как и произведения древнерус­ской литературы, сказ не стремится замк­нуться в нечто завершенное, законченное. Он лишь небольшая часть бесконечного жизненного потока. Сказы — опять-таки вслед за древними письменными сочинени­ями — непринужденно складываются в цик­лы, из тьмы времен прорубаются все впе­ред и вперед, к свету и солнцу...

Величаво, спокойно шествует сказ сквозь годы и столетия. Фраза его мудра и долго­вечна, словно выточена из камня лазурита. Она создана не одним отдельным челове­ком. Она из года в год проверяется и шли­фуется народом. Сказитель то и дело ссы­лается на мудрость стариков, на прошлое: «Недаром, видно, говорится — на смелого и собаки не лают», «Не нами сказано — вор собаку переждет, не то что хозяина».

Пословицы и поговорки Бажов исполь­зует скупо, целомудренно. Народные рече­ния не виньетки. не цацки, а органическая составная часть его текста.

Не меньше, чем от места и времени, сте­пень художественной правды зависит от профессиональной определенности сюже­та. Герой уральского сказа — горный рабо­чий, мастер по добыче и обработке ценно­го камня, старатель и рудобой. Он же, рабо­чий, и первый автор сказа. Рассказать о своем ремесле ему важно и интересно. И всюду, где есть возможность, Бажов стара­ется подчеркнуть это. Подробно, со знанием дела рассказывается о том, как Костька мыл на огороде золото («Змеиный след»), как Данилушка тесал чашу («Каменный цве­ток»). С особенным удовольствием выхва­ливается сноровка рабочего умельца, ра­дость при виде удачного творения рабочих рук.

Уральский сказ — дело основательное, рабочее, мужское. Не удивительно, что, по­читая историческую достоверность, сказ решительно отмежевывается от сказки. По свидетельству Е. Блиновой, автора книги «Тайные сказы рабочих Урала» (М. 1941), один из сказителей говорил: «Сказок я не знаю. За сказками по женскому делу об­ращайся, те знают». Бажов тоже избегал малейшего намека на сказочность и если вводил сказочный оборот, то для шутки или насмешки: «Жили-поживали, добра много не наживали», «И было у него, как в сказке, три сына, только дурака ни одного».

За долгую свою жизнь сказка присвоила такое богатство словесного обряда и сюжет­ных стандартов, что в сказе, идущем от первого лица да еще наполненном фанта­стическими образами, отделаться от навяз­чивого сказочного тона почти невозможно. Пытаться перевесить сказочную традицию может только тот писатель, для которого бытовой диалект определенного места и времени, говор людей определенного обще­ственного слоя были и оставались бы свои­ми, родными. А это нелегко, потому что писатель одновременно должен вполне ос­воить достижения современной письменной литературы.

Бажову это удалось. Он умел говорить так, как говорили уральские рабочие XIX века, думать и чувствовать так, как думали и чувствовали они.

Отмежевать сказ от сказки трудно еще и потому, что и сказу не отделаться от фан­тастики: Хозяйка медной горы превращается в ящерку, Великий Полоз уводит под­земные богатства. Без этих традиционных образов не обойтись: они выражают соци­альную установку угнетенных масс. О По­лозе, например, говорится: «...не любит, вишь, он, чтобы около золота обман да мошенство были, а пуще того, чтобы один че­ловек другого утеснял». О Хозяйке медной горы: «...не любит будто она, как под ней над человеком измываются».

Бажов предолевает трудности, связанные со сказочной демонологией, двумя путями.

Во-первых, в его сказе невозможно уста­новить, совершались ли чудеса в действи­тельности или действующему лицу только поблазнилось, померещилось. Когда над кос­тром запрыгала огневушка-поскакушка, «каждый, видишь, подумал: «Вот до чего на огонь загляделся! В глазах зарябило... Неведомо что померещится с устатку-то».

Во-вторых, фантастические персонажи уральското сказа — не бесплотные духи, а нечто осязаемое, материальное. У Хозяйки медной горы «коса ссиза-черная и не как у наших девок болтается, а ровно прилип­ла к спине. На конце ленты — не то крас­ные, не то зеленые. Сквозь светеют и тон­ко этак позванивают, будто листовая медь». А Полоз является ребятам в виде старика бородача с зелеными глазами настолько материального, что «на котором месте стал, под ногами у него земля вдавилась».

Сказ неспроста окутывается тайной. Он рассказывается секретно, доверительно, только «своим». Это тайное, корпоративное произведение, предназначенное другу и на­правленное против врага. Сказ вдохновляет трудовой народ на борьбу с угнетателями, на борьбу со злом и несправедливостью; тайтая мудрость его драгоценнее золотого слитка.

Сказ Бажова двулик. Повествование за­частую не завершено и случайно. А вместе с тем события совершаются на отчетливом социально-историческом фоне, персонаж живет и действует в окружении истории, каждая побывальщина занимает законное место в бесконечной цепи прошедшего и последующего.

Так же двулико и сказовое слово. В нем явственно проступав вечное, незыблемое материальное ядро и временое, прехо­дящее, иногда случайное, летучее значение.

Сказ «Две ящерки» от начала и до само­го конца построен на вариациях вечных и преходянщих иноскаэательных значений по­нятия «соль». Начинается с того, как барин уговаривал мастеров-плавильников ехать к нему в завод, обещал веселую жизнь и хо­рошие доходы. Дело было в том, что масте­ра при варке меди испольэовали в качестве флюса соль, и этот секретный способ сулил заводчику громадные барыши. Мастера поверили барину, приехали в Гумешки, ста­ли работать. А жить становилось хуже и хуже. Начальство лютовало, выжимало из людей последние соки. Когда же стало вовсе невмоготу, рабочие пошли к барину. Один из них, молодой Андрюха, кричит: