Николай Гуданец - Загадка Пушкина

В бумагах Пушкина сохранилось довольно-таки странное произведение, озаглавленное исследователями как «Воображаемый разговор с Александром I». Густо исчерканный черновик начинается вот с каких слов: «Когда б я был царь, то позвал бы А.<���лександра> П<���ушкина> и сказал ему: „А<���лександр> С.<���ергеевич>, вы прекр<���асно> сочиняете стихи“» (XI, 23).

Далее следует разговор об оде «Вольность», о новых поэмах Пушкина, о его наказании за вольнодумство и царском великодушии.

Заканчивается беседа так: «Тут бы П.<���ушкин> разгорячился и наговорил мне много лишнего, я бы рассердился и сослал его в Сибирь, где бы он написал поэму, Ермак или Кочум русским размером с рифмами» (XI, 24, выделено автором).

Неперебеленная запись представляет собой крайне трудный для прочтения текст — «сложный, испещренный многочисленными, иногда противоречивыми переделками» 194(Б. В. Томашевский). Например, первоначальный вариант концовки был гораздо оптимистичнее: «Я бы тут отпустил А. Пу<���шкина>» (XI, 298).

Многие исследователи пушкинского творчества (Б. В. Томашевский, Д. Д. Благой, С. М. Бонди и др.) неоднократно предлагали разные конъектуры и трактовки «Воображаемого разговора…», пытаясь разгадать ход авторской мысли сквозь многослойную правку. Но никому не удавалось ответить на возникающий прежде всего вопрос: а с какой целью вообще сделана эта черновая запись?

Как предполагал С. М. Бонди, столь «своеобразное произведение», которое нельзя считать «разновидностью дневника или автобиографии», предназначалось «для друзей Пушкина, принимавших то или иное участие в устройстве его судьбы» 195. Гипотеза чисто умозрительная, поскольку в пушкинской переписке нет никаких следов этого текста.

Ранее Д. Д. Благой считал, что Пушкин сделал странный набросок «полувшутку, полувсерьез» 196. Но, судя по тщательному неоднократному редактированию, автор увлекся работой с текстом не на шутку.

По мнению М. Г. Альтшуллера, «Пушкин, очевидно, написал весь этот „маскарадный“ диалог, считая, что он мог бы договориться с царем, признав свои ошибки». Таким образом, он построил свой воображаемый разговор «как программу вполне допускаемого им реального диалога с царем» 197.

Ученые безуспешно гадают, как, почему и зачем воображение Пушкина разрезвилось до такой степени, что он письменно беседовал сам с собой от имени царя.

Примем во внимание немаловажную деталь, «Воображаемый разговор…» записан в той же тетради (ЛБ 2370), что и начало «Бориса Годунова». Черновики первых пяти сцен расположены в тетради с 44-го по 56-й лист (см. VII, 377). А набросок «Воображаемого разговора…» сделан на листах 46–47 (см. XI, 531), то есть — прямо по ходу работы над трагедией.

Захваченный умопомрачительной для него каруселью двойников, Отрепьева-Пушкина и Годунова-Александра I, обдумывая щедрые плоды задуманного трюка, автор впридачу пишет сюрреалистический двойной автопортрет, где Пушкин-царь говорит и действует от первого лица, тогда как о Пушкине-поэте говорится в третьем лице.

В первоначальной беловой редакции после сцены в келье следовала сцена у монастырской ограды, где чернец говорит Дмитрию: «Дай мне руку: будешь царь» (VII, 264). И тут же размечтавшийся над тетрадью Пушкин пишет: « Когда б я был царь …». Эти его слова следует понимать в прямом смысле, абсолютно буквально, тогда прихотливый зигзаг пушкинской фантазии становится совершенно прозрачным.

Напрашивается еще одно веское соображение, которое читатель, надеюсь, не сочтет чересчур неделикатным. Исследователи тщетно строят глубокомысленные догадки с позиций здравого смысла, между тем «Воображаемый разговор…» написан, скажем так, в достаточно своеобразном психическом состоянии. Такой плачевный вывод явствует из особенностей текста, «написанного в высшей степени небрежно, торопливо, взволнованно, изобилующего ошибками и недоделками» (С. М. Бонди) 198. Судя по этим однозначным признакам, тут не просто шалость пера и вдохновеная прихоть, а плод тяжелого маниакального приступа.

Сходную игру горячечного ума приходится предположить и в еще одном, не менее загадочном черновом наброске Пушкина. Недописанное стихотворение «Заступники кнута и плети…» в Академическом собрании сочинений поэта опубликовано в следующем виде:

Предложенная В. Я. Брюсовым конъектура, «Я дам царю мой первый кнут!» 199, казалось бы, совсем нелепа. К тому же в черновике слово «царю» отсутствует. Б. В. Томашевский полагал, что стих этот «внушает большие сомнения, как по чтению неразборчивых слов, так и по смыслу: вряд ли можно полагать, что призванный на расправу может дать кнут своим обвинителям» 200.

Заковыристый, «едва разборчивый набросок», по мнению Томашевского, связан «с той „опекой“, которую проявили друзья поэта Плетнев, Вяземский и Жуковский, узнавшие о попытке Пушкина бежать из Михайловского и помешавшие осуществлению его замысла. Пушкин иронически благодарит друзей за те истязания, которым он может подвергнуться со стороны царской политической полиции, во власти которой он, благодаря друзьям, остался» 201. Это разъяснение, впервые предложенное Т. Г. Цявловской 202, так же плохо вяжется с текстом, где нет и речи о планах побега.

И. Л. Фейнберг сумел выяснить, к каким именно « князьям » обращается Пушкин и по какому случаю его посетило гневное вдохновение. В октябре 1824 г. в Государственном Совете обсуждали предложение графа Н. С. Мордвинова «об отмене в России кнута и плетей ». 13 сановников проголосовали за реформу, четверо против, один воздержался. При этом сторонниками телесных наказаний выступили двое князей, братья Д. И. и Я. И. Лобановы-Ростовские 203.

В русском языке выражение « первый кнут » означает «причитающийся в первую очередь», например, в поговорке: «Доносчику — первый кнут». А коль скоро стихи адресованы именно князьям Лобановым-Ростовским, можно предложить такое прочтение:

Предложенная реконструкция не блещет поэтическими красотами, да и выражение «позовут на трон» далеко не безупречно стилистически. Но давайте учтем, что сам Пушкин все же не нашел надлежащих слов, чтобы заполнить пробелы в строках.

Так или иначе, эта конъектура, в отличие от предложенных Брюсовым и Томашевским, вполне удобопонятна и не содержит логических изъянов. Естественно, что сиятельные защитники кнута сами заслуживают порки, а распорядиться о ней мог бы только новый правитель России. Вот к чему, собственно, и сводится соль незаконченного стихотворения, варьирующего все ту же пушкинскую заветную тему: « Когда б я был царь …».