Зеев Бар-Селла - Сюжет Бабеля

При этом, конечно, нуждается в объяснении отличие реального Трунова от персонажа — реального звали Константин, а литературного Павел!

Но реальное имя может встретиться и в абсолютно придуманном контексте:

«Как раз такой подвох мы найдем, например, в „Конце богадельни“, где на еврейское кладбище внезапно вторгается пьяный матрос Федька Степун — ярый поборник равенства, который стреляет в небо из нагана. Сомнительно, чтобы все, даже „умные“, читатели в СССР знали об убежденном религиозном социалисте, эмигранте Федоре Степуне» {135} 135 Вайскопф М. Указ. соч. С. 169. .

О «религиозном социализме» нам еще придется говорить в дальнейшем, особенно в свете проповедуемого Степуном-матросом равенства:

«— Подавили царей, — закричал Федька, — нету царей… Всем без гробов лежать…».

Но обратим внимание на другое Федькино высказывание:

«— Где ты был, Луговой, — сказал Федька покойнику, — когда я Ростов брал?..»

Эта мемуарная струя, видимо, не случайна и может указывать на конкретное беллетристическое сочинение Степуна-философа — изданные в 1918 году «Записки прапорщика-артиллериста» {136} 136 Степун Ф. Из писем прапорщика-артиллериста. М.: Задруга, 1918 (с добавлением мест, выпущенных цензурой, и писем 1916–17 гг); первая часть была опубликована в журнале «Северные записки» (1916. №№ 7–9, под псевд. «Н. Лугин»). .

Следующий пример может быть признан сомнительным. Речь идет о газетной публикации новеллы «После боя»:

«Виноградов колотил рукояткой маузера качавшегося жеребца, он плакал и сзывал людей. Я едва высвободился от него и подъехал к киргизу Гулимову, скакавшему неподалеку от меня.

— Наверх, Гулимов, — сказал я, — завороти коня…

— Кобылячий хвост завороти, — ответил Гулимов, сдерживая коня, и оглянулся. Он оглянулся воровато, выстрелил в меня и опалил мне волосы над ухом.

— Твоя завороти, — прошептал Гумилов , взяв меня за плечи, и стал вытаскивать саблю другой рукой. Сабля туго сидела в ножнах, киргиз дрожал и упирался, он обнимал мое плечо и наклонял глаза.

— Твоя вперед, — повторил он чуть слышно, — твоя вперед, моя следом, — и легонько стукнул меня в грудь клинком подавшейся сабли.

Мне сделалось тогда тошно от близости смерти и от тесноты ее, я отвел ладонью лицо киргиза, твердое и горячее лицо, как камень под солнцем, и расцарапал его так глубоко, как только мог. Теплая кровь зашевелилась у меня под ногтями и пощекотала их, и я отъехал от Гумилова !>, задыхаясь, как после долгого пути» {137} 137 Известия Одесского губкома. 1924. № 1477. 2.11. С. 3; новелла была напечатана и в московском журнале «Прожектор» (1924, № 20 (октябрь), с. 11, 13). .

Итак, имя киргиза названо в новелле пять раз: вначале (три раза подряд) — он Гулимов, а затем — два раза (40 %!) — Гумилов. Объяснение этого разнобоя без особого труда отыскивается в ошибке наборщика или машинистстки: рукописное #лим# можно прочесть как — лим- и как — мил-.

Не лишено вероятности и другое объяснение: анаграмма.

Писатель никак не хочет назвать чье-то имя, но оно неотвязно присутствует в его сознании, вертится на языке… И писатель, против своей воли, проговаривается:

Гулимов, Гулимов, Гулимов… Гумил… — Гумил… ев!

Гумилев — мучительная тема русской литературы 20-х годов. И хочется эту боль как-то вытеснить, а убийц понять…

В 1926 году Багрицкий написал «Стихи о поэте и романтике», и в них были такие строки:

А в печатной версии 1929 года они стали выглядеть так:

И далее, от лица Романтики:

В 1929 году пришлось поменять всего одну строчку:

Ну ладно, с Багрицким все понятно — поэт-романтик вспоминает другого поэта-романтика. А Бабеля это каким боком касается? Тематическим! С 3 февраля 1915 года по 11 января 1916 года в «Биржевых ведомостях» Н. С. Гумилев печатал свою книгу «Записки кавалериста». И в двух ее заключительных главах (XVI–XVII {139} 139 Биржевые ведомости. 1916. № 15 316. 11.01. ) описана ситуация, весьма напоминающая завязку новеллы «После боя»: столкнувшись с противником, кавалерия стремительно отступает, а противник ее не преследует, опасаясь нападения. Описана и бешеная скачка рассказчика, за которым никто не гонится.

Совершенно очевидно, что, работая над «Конармией», Бабель припоминал новейшие опыты русской военной прозы, такие как гумилевские «Записки кавалериста» и эпистолярная повесть Федора Степуна.

И еще один момент, заслуживающий внимания: Гулимов бежит с поля боя, и, когда Лютов пытается вернуть его в строй, Гумилов в Лютова стреляет… Предательство налицо.

А вот новый пример манипуляции с именами, причем совершенно бесспорный.

В 1924 году Бабель опубликовал новеллу «Колесников». Начинается она так:

«Буденый в красных штанах с серебряным лампасом стоял у дерева. Только что убили комбрига 2. На его место командарм назначил Колесникова.

Частому назад Колесников был командиром полка. Неделю тому назад Колесников был командиром эскадрона.

Нового бригадного вызвали к Буденому. Командарм ждал его, стоя у дерева. Колесников приехал с Гришиным, своим комиссаром» {140} 140 ЛЕФ. 1923. № 4. С. 70; номер вышел в свет в январе 1924 г. .

В 1926 году, в книге «Конармия», новелла сменила заглавие — вместо «Колесников» она именуется теперь «Комбриг 2», Буденый стал Буденным, а комиссар Гришин — Алмазовым.

Никакой иной возможности, кроме необходимости вспомнить белого генерала Гришина-Алмазова, Бабель нам не оставил.

Родился генерал в 1880 году под фамилией Гришин. Успел поучаствовать в русско-японской войне. В Первую мировую, в звании капитана, командовал мортирным дивизионом в составе ударных частей. Награжден многими орденами, а в 1917-м — по настоянию солдат — Георгиевским крестом.

Примыкал к эсерам и, в звании подполковника, был изгнан из армии большевиками. Одним из первых вступил в Добровольческую армию и в 1918 году был командирован в Сибирь для организации офицерского подполья. Выдавая себя за сотрудника «Закупсбыта» Алмазова, вел в Западной Сибири неустанную работу по созданию подпольных офицерских организаций и 27 мая, узнав о начале чехословацкого выступления, отдал приказ о вооруженном восстании против большевиков. 13 июня Гришин-Алмазов стал командующим четырехтысячной Западно-Сибирской армии, а с 1 июля — военным министром Временного Сибирского правительства, и 10 июля за боевые заслуги был произведен в генерал-майоры. Прочие члены правительства, этими заслугами напуганные, поспешили обвинить военного министра в монархизме, измене делу англо-французских союзников и даже поручили тайной полиции начать за ним слежку. Оскорбленный Гришин-Алмазов подал в отставку, 22 сентября покинул Омск и через 38 дней добрался до Екатеринодара, где был принят А. И. Деникиным, который направил генерала в Яссы для информирования собравшихся там участников Политического совещания о положении дел в Сибири. Едва закончилось совещание, резко изменилась ситуация на Украине — гетман Скоропадский был низложен, власть в Киеве захватила Директория и украинские части вошли в Одессу. И тогда, по инициативе французского консула Эмиля Энно и уполномоченных Добровольческой армии Шульгина и Степанова, Гришин-Алмазов был назначен военным губернатором Одессы. Новый губернатор быстро организовал добровольческие офицерские отряды и в начале декабря 1918 г. выбил из Одессы украинские войска, а впоследствии сорвал наступление большевиков. В самой Одессе Гришин-Алмазов повел беспощадную борьбу с уголовниками. Он набрал себе конвой из 70-ти татар, поклявшихся на Коране охранять генерала. Свой выбор Гришин-Алмазов объяснил так: