Зеев Бар-Селла - Сюжет Бабеля

«— До свидания, Маргарита Прокофьевна.

— До свидания, Элья Исаакович».

Неотмеченным остался один момент переклички Бабеля с андреевской «Тьмой».

У Андреева проститутка Люба твердо знает, что все люди, т. е. клиенты, — подлецы.

Был один — писатель… Поначалу говорил, что хороший, а потом признался — тоже подлец. И обращаясь к постояльцу-террористу, гневно восклицает:

«— Какое же ты имеешь право быть хорошим, когда я плохая? <���…> стыдно быть хорошим».

То есть до тех пор, пока в мире остаются оскорбленные и падшие, безнравственно хранить собственную чистоту, непорочность и идеалы.

Террорист раздавлен открывшейся ему истиной и морально перерождается: отказывается от революционной борьбы, расстается с револьвером, лишается невинности и пьянствует с проститутками. И когда наступает расплата — является полиция — не оказывает сопротивления.

Современников рассказ ошеломил, и все, кроме партийных начетчиков, задумались: неужели быть хорошим — стыдно?

Герои Бабеля тоже разговаривают:

«— Тебе, я вижу, везде хорошо, — сказала Маргарита.

— И правда, — ответил Гершкович. — Везде хорошо, где люди есть.

— Какой ты дурак, — промолвила Маргарита. — Люди злые.

— Нет, — сказал Гершкович — люди добрые. Их научили думать, что они злые, они и поверили».

Это Гершкович не сам придумал, он лишь доступно изложил то, что написал Маймонид (раббену Моше бен-Маймон, акроним РаМБаМ) в 3-й части «Наставника колеблющихся» (More Nebukim). Атам, в главах с 8-й по 12-ю, Маймонид устанавливает, что зло бывает трех видов. Первые два — природные бедствия и социальные катастрофы — от воли человека не зависят. Таких проявлений не так уж и много, а главное зло в мир приносят деяния самих людей. Но человек становится злым от дурного воспитания, а, значит, зло в человеке можно победить. И тому, кто способен видеть не только собственные страдания и несчастья, открывается истинный облик мира — не пронизанный злобой, а благой.

Отметим парадоксальность ситуации: всюду гонимый и всеми унижаемый Элья Исаакович утверждает, что люди добры. А его оппонентка, которой дано все, в чем еврею Гершковичу отказано, уверяет, что люди злы.

И вот финал — Маргарита бежит на вокзал, чтобы передать отъезжающему пирожки на дорогу, то есть ведет себя, как обычная женщина, которая заботится о близком человеке. Она душевно и нравственно переродилась.

У Андреева террорист Алексей целует проститутке руку в знак того, что относится к ней, как к человеку. Та отвечает пощечиной.

Гершкович и Маргарита руки друг другу пожимают и обращаются по имени-отчеству. Нет, не Гершкович преклонился перед страданием женщины, это проститутка стала человеком.

А вот второй рассказ — «Мама, Римма и Алла».

Матери срочно нужны деньги. Две незамужних дочери… Тут бы самое время вспомнить Юшкевича, его «Евреев» и раскрасить эскиз, оглашенный Шлоймой:

«— Вот квартира первая, <���…> квартира Бейлы. Торговка. Две дочери работают на фабрике. По вечерам выходят на улицу. Голодают. <���…> Пойдем дальше. <���…> Квартира четвертая. Слепой Мотель. Дочь в „доме“. Голодают. <���…> Восьмая. Разносчик. Дочери продаются. Две уже в „домах“. Голодает. <���…> Одиннадцатая… <���…>…Пять девушек. Сироты. Продаются. Голодают» {37} 37 Юшкевич С. Евреи. СПб.: Знание, 1906. С. 38–39. .

Но у Бабеля жадная мамаша не гонит дочерей на панель, а увидев, как младшая помогает старшей прервать беременность, бросается к ним с объятьями, слезами и поцелуями, и дочери, наплакавшись всласть, умиротворенно засыпают. Ни ужаса, ни позора… Все обошлось.

И без всякой порнографии…

Михаил Кольцов уверял, впрочем, что рассказов было три:

«— Я помню его <���Бабеля> в ту пору, когда он только что приехал в Питер и привез три рассказа, которые и прочитал Зозуле. — Можно это напечатать? — Можно! — сказал Зозуля. — „Где? — Где угодно. — Он <���…> отнес их к Горькому“» {38} 38 Чуковский К. И. Собр. соч. в 15-ти тт. Т. 12. Дневник 1922–1935. М., 2013. С. 379 (запись от 16 сентября 1928 г.) .

И, действительно, в июне 1917 года, после Февральской революции, Бабель опубликовал рассказ без названия {39} 39 Журнал журналов. 1917. № 16. С. 11. , а перепечатку 1923 года снабдил заголовком («В щелочку») и примечанием: «Рассказ этот был вырезан цензурой из ноябрьской книжки журнала „Летопись“ 1916 г.» {40} 40 Силуэты (Из книги «Офорты»). — Одесса. 1923. № 12 (май). С. 5 (автор, датировка: 1915); переп. в сб. «Перевал» (М.; Л.: ГИЗ, 1928. Сб. 6. С. 190–191). . Фабула такова: узнав, что две постоялицы некой мадам Кебчик — Маруся и Тамара — принимают на дому клиентов, рассказчик просит позволения наблюдать за приемами у Маруси через окно. За 5 рублей получает у мадам Кебчик разрешение, взбирается по лестнице и наблюдает. Но в самый ответственный момент лестница падает, рассказчик цепляется за окно и вышибает форточку. Маруся смотрит на висящего и произносит: «Мерзавец, ах какой мерзавец…». После чего целует руку клиента и повторяет: «Милый, боже мой, милый…».

Поцелуи эти будят у рассказчика страстное любопытство, и, заплатив мадам Кебчик десятку, он повторяет свой опыт и видит:

«Маруся обвила гостя тонкими руками, она целует его медленными поцелуями, и из глаз у нее текут слезы.

— Милый мой, — шепчет она, — боже мой, милый мой, — и отдается со страстью возлюбленной».

Что произошло? А вот что: узнав, что за ней поглядывают, Маруся не потребовала с вуайера плату, но почувствовала себя не проституткой, а оскорбленной женщиной. И тогда клиент превратился в возлюбленного. Все тот же поворот сюжета — нравственное возрождение!

Конечно, цензор, не вникнув в такие тонкости, мог потребовать рассказ из журнала вырезать. Но… — в том-то и дело, что не мог!

По той простой причине, что в России с декабря 1905 года предварительная цензура печатных изданий была полностью отменена. Это не значит, что в стране отменили цензуру — конечно, нет. Но печатать разрешалось все. А если кто-то за цензурные рамки выходил, то цензура подавала на него в суд. Например, по 1001-й статье Уложения о наказаниях:

«Если кто-либо будет тайно от цензуры печатать или иным образом издавать в каком бы то ни было виде, или же распространять подлежащие цензурному рассмотрению, сочинения, имеющие целию развращение нравов или явно противные нравственности и благопристойности, или клонящиеся к сему соблазнительные изображения, тот подвергается за сие: денежному взысканию не свыше пятисот рублей, или аресту на время от семи дней до трех месяцев» {41} 41 Уложение о наказаниях уголовных и исправительных. Изд. Н. С. Таганцев. Изд. 13-е, пересмотр, и доп. СПб., 1908. С. 525. .