Зеев Бар-Селла - Сюжет Бабеля

В печатном виде «прядки» детских волос утратили всякий оттенок сентиментальности и превратились в «пряди», а «снимки мертвых детей» стали «снимками великих князей, умерших в младенчестве».

Из шести детей Марии Федоровны в младенчестве умер лишь один — Александр (1869–1870, не дожил до года). Еще трое умерли взрослыми. А двое сыновей — Николай и Михаил — были убиты и тоже отнюдь не в детском возрасте. Но Бабель написал: «снимки мертвых детей»!.. А разве стоит удивляться тому, что бабушка хранит фотографии внуков: Ольги, Татьяны, Марии, Анастасии и Алексея. Расстрелянных и сброшенных в шахту 17 июля 1918 года.

В 1922 году Бабель выражался более внятно и рассказ о просмотре бумаг в библиотеке Марии Федоровны завершил так:

«Только поздним вечером я оторвался от этой жалкой и трогательной летописи, от призраков с окровавленными черепами».

Обратим внимание на допущенный в рассказе анахронизм: в декабре 1917 года никто еще не знал, как сложится судьба императорской семьи. Но можно усматривать в этом и указание на то, что мотив гибели царских детей был для Бабеля весьма важен.

Подтверждение мы находим в заключительной (8-й) сцене, по мнению Горького прикрепленной к пьесе механически.

В сцене этой показано вселение пролетариев в бывшие барские квартиры. Точно такая же ситуация описана в очерке 1924 года «Конец святого Ипатия» {339} , с той лишь разницей, что место действия — Кострома, а пролетарии занимают не дом на Миллионной, а архиерейские покои в монастыре.

Рукопись сюрпризов не содержит, а в описании церкви, напечатанном в «Правде» (!), напротив, обнаруживается разночтение.

«Мы <���…> вышли к церкви неописуемой красоты.

Обведенная венцом снегов, раскрашенная кармином и лазурью, она легла на задымленное небо севера, как пестрый бабий платок, расписанный русскими цветами. Линии непышных ее куполов были целомудренны, голубые ее пристроечки были пузаты, и узорчатые переплеты окон блестели на солнце ненужным блеском» {340} .

В «правдинской» публикации стояло иное слово:

«узорчатые переплеты окон ликовали на солнце ненужным ликованием».

Хоть и ненужное, а все же ликование… А при виде пролетариата церкви должно пребывать в тоске и унынии.

Отметим и совпадающую деталь: в пьесе (2-я сцена) князь-виолончелист Голицын беседует с Катей:

«Катя.<���…> Вот вы в Лавру к монаху этому ходите — как зовут его?..

Голицын. Сионий.

Катя.К Сионию. Чему он учит вас?

Голицын.Вы говорили о счастьи… Он учит меня видеть его не в чувстве власти над людьми и не в этой беспрестанной жадности, жадности, которую мы утолить не можем…

Катя . <���…> Сионий — красивое имя…» {341}

А вот очерк:

«дым повалил изо всех труб, точно сговорился, незнакомый петух взлетел на могилу игумена отца Сиония и загорланил».

Игумена нарекли этим именем в память о священномученике Сионии Адрианопольском, пронзенном мечем болгарских солдат из войска хана Омуртага. Случилось это в эпоху византийского императора Льва Армянина, правившего с 813-го по 820 год.

Но гораздо большего внимания заслуживает имя другого мученика — Ипатия, епископа Тангры в Пафлагонии. Забитый камнями в 326 году он был возведен в ранг святого и тысячу лет спустя объявлен небесным покровителем Свято-Троицкого монастыря в Костроме.

Очерк свой Бабель напечатал 3 августа и свое пребывание в монастыре датирует вчерашним днем , но из описания ясно следует, что происходило это, как в пьесе и рассказе «Дорога», в лютую зимнюю стужу.

«Вчера я был в Ипатьевском монастыре, и монах Илларион, последний из обитавших здесь монахов, показал мне дом бояр Романовых. Московские люди пришли сюда в 1613 году просить на царство Михаила Федоровича. Я увидел истоптанный угол, где молилась инокиня Марфа, мать царя, сумрачную ее опочивальню и вышку, откуда она смотрела гоньбу волков в Костромских лесах».

Осмотрев церковные фрески и иконы, он заметил неведомые толпы нагруженных домашним скарбом баб, со свистом стягивающиеся вокруг монастыря:

«Черти, — закричал я, увидев их, и отступил перед неслыханным этим нашествием. — Не к инокине ли Марфе идете вы, чтобы просить на царство Михаила Романова, ее сына?..»

Автору на миг почудилось, что время пошло вспять. Хотя сомнения, конечно, были: штурмовать святую обитель могли и слуги Сатаны — черти… Все оказалось куда прозаичнее: на гору карабкались работницы костромской фабрики льняной мануфактуры, чтобы занять отведенные им для жилья помещения.

Публикация в «Правде» датирована: «Кострома, 20 декабря». А ввиду того, что помещена она была в июньском номере за 1924 год, очевидно: описанное событие следует датировать прошлым — 1923 — годом. Наше умозаключение подтверждается рукописью — здесь дата дана полностью: «Кострома, декабрь 1923».

Но вот, что удивительно: местная — костромская — пресса (газеты «Красный мир» и «Голос молодежи» {342} ) хранит полное молчание об этом радостном событии! И это тем более странно, поскольку в главной костромской газете «Красный мир» (в дальнейшем «Северная правда») имелась даже постоянная рубрика «У текстилей». Особое внимание газеты к текстильному делу понятно: льноткацкие предприятия были флагманом костромской индустрии (на втором месте стояла махорочная фабрика).

А из этого следует, что 20 декабря 1923 года указанного события попросту не было!

И «Конец святого Ипатия», выглядящий как очерк, на самом является рассказом, причем рассказом фантастическим! Остается понять: что подвигло Бабеля на эту мистификацию? Ответ может быть таким: в 1923 году прошло 10 лет со дня празднования 300-летия Дома Романовых, пришедшегося на 21 февраля (6 марта по н. ст.). И — второе: революционный народ превращает монастырь в жилой дом!

Невозможно сказать, кто первым протянул нить от Ипатьевского монастыря, где история Дома Романовых началась, до Ипатьевского дома, где она закончилась {343} . Скорее всего, мысль эта пришла сразу во многие головы. Но это значит, что именно идея гибели Царской семьи заложена в заключительную сцену пьесы «Мария».

А вот 5-я сцена — письмо Марии:

«Карточка Алеши у меня на столе… Те самые люди, которые не задумались убить его и изуродовать его труп, — я ушла только что от них и помогала их освобождению — правильно ли я Сделала, Алексей, исполнила ли я твое завещание жить мужественно? — и тем, что в нем есть неумирающего он не отвергает меня…».